В хижине пахнет сырой землей. Я направляюсь к койкам, настраиваясь на то, чтобы вспомнить события той ночи. Пока я помню кладбище. Джаспер, Ретт и Лин. И Макс. Макс тоже там был, и все мы пили. Пили и смеялись. Над чем смеялись? Не помню, но этот смех до сих пор звенит у меня в ушах. Колокол, который не хочет умолкнуть.
Я взбираюсь по деревянной лесенке и ложусь на свою койку. Подо мной койка Лина. У противоположной стены койки Джаспера и Ретта. Эта хижина рассчитана на четырех человек.
Но где же тогда спал Макс? Ясное дело, что не с нами – но где тогда?
В другой хижине?
Переворачиваюсь на спину и зажмуриваю глаза. Почему мой мозг отказывается вспоминать? Что в нем стерто? Правда о том, что случилось. Что я сделал.
В моей груди ширится пустота. Я все разрушил. Я солгал Норе. Теперь мне нечего больше терять.
И не к чему возвращаться.
Некому верить. И мне не верит никто.
Снова открываю глаза и лежу, уставившись в низкий потолок. Он усыпан маленькими ножевыми метками – точки и надрезы сливаются в слова, рисунки и бессмысленные символы. На меня смотрит вырезанная на дереве голова кролика. Ниже грубо нацарапаны несколько деревьев – целый маленький лесок. Весь набор ругательств, само собой. А еще имена, напоминающие о тех парнях, кто спал до меня на этой койке.
Мне попадается на глаза одно имя, которое трудно заметить, потому что оно находится там, где потолок соединяется со стеной, образуя угол. Буквы имени вырезаны глубоко, словно в гневе. Бессонной ночью, когда особенно остро и неприятно ощущается близость деревьев. Когда слишком холоден воздух. Когда ты чувствуешь себя слишком далеко от дома.
Вот это имя: Макс Колфилд.
Макс спал здесь. В этой хижине. На этой койке.
Я сажусь, протягиваю руку, скольжу кончиком пальца по углублениям букв. Макс спал здесь.
Вспышки лунного света мелькают перед глазами, я вспоминаю прикосновение снега к коже. Думаю о Норе, о том, как ее рука прижималась прошлой ночью к моей ладони, но тут же спешу прогнать это воспоминание прочь. Мой мозг играет со мной шутки, непрестанно возвращая меня мыслями к ней. А я пытаюсь сейчас вспомнить кладбище, смех. Но сам я вместе с ними не смеюсь. «Они никогда не были моими друзьями», – подсказывает мне память. Они смеются надо мной.
Они дразнят меня.
Я сползаю по лесенке вниз, отхожу в сторону от койки, на которой когда-то спал. Но эта койка не всегда была моей.
Я приехал в лагерь в самом конце лета, когда воздух уже становился прохладным, а все давно были расселены по хижинам. Я был новичком. Аутсайдером.
Это место никогда не было моим.