Это наша спальня. Здесь живет Сигурд, здесь живу я. Мы здесь жили, любили, ссорились, спали. Вчера утром он ушел отсюда, с тех пор тут только я, и вот теперь она ввалилась сюда, в нашу святая святых… Да кто она, на хрен, такая?
Когда я познакомилась с ней на гриль-вечеринке во дворе их дома в Наделение, она восторженно воскликнула: «Я уверена, мы станем подружками!» Не вышло. Уже тогда мне претило ожидание того, что раз мы влюбились в двух приятелей, то по логике вещей должны подружиться — мало того, стать близкими, закадычными подругами… На ней, улыбчивой и глуповатой, были сережки в форме сердечек и белая кружевная блузка. Я не нашла ничего, что могло бы нас связывать.
Прошло почти четыре года. Сигурд, бывало, ворчал по этому поводу. «Чем тебе не нравится Юлия, — говорил он, — попробуй узнать ее получше…» Я могла бы, но, с другой стороны, может, я поступала благоразумно…
Запахиваю халат и вперяю в нее взгляд. Во мне все клокочет: из пор, из глаз, изо рта исходит жар, я это чувствую, я сейчас невменяема.
— Уходи, — шиплю я.
— Но…
— Уходи.
Ее лицо сморщивается, будто я на самом деле ее ударила. Юлия делает шаг к двери, собираясь уйти, медлит, оборачивается ко мне.
— Я просто хотела тебя поддержать, — с трудом выговаривает она, и в ее голосе мешаются плач, ржавчина и острые камни, — хотя ты плохо ко мне относилась. Я просто хотела помочь.
Она спешит удалиться. Я слышу ее шаги на лестнице, резкие, торопливые. Сижу, сжимая в руках мертвую гладкую вещь — телефон. Сигурд, Сигурд, где ты?
Хлопает дверь. Я пытаюсь вдохнуть глубоко, животом. Суббота, и я совсем одна.
* * *
— Управление полиции Осло, — говорит женский голос в трубке.
— Здравствуйте; я вот, — говорю, — я звоню вам заявить о пропаже человека… ну, мужчины, моего мужа. Да. Так, значит. Он ушел вчера рано утром, и с тех пор от него нет вестей… или с половины десятого, я не знаю точно на самом деле. Он звонил мне чуть позже половины десятого. А потом — всё. Он должен был к пяти часам приехать на дачу, вот, но он туда не приехал.
— Понятно, — говорит дама. — Дело только в том, что обычно мы объявляем людей в розыск, только если прошло как минимум двадцать четыре часа.
— А, вот как, — мямлю я; я так далеко не загадывала, розыск там или что еще…
— Речь о взрослом человеке?
— Да, это мой муж, значит; ему тридцать два, вот.
— Понятно. Вы, конечно, можете приехать сюда и подать заявление, но мы всё равно сможем подключиться к этому делу только по прошествии двадцати четырех часов.
— Да, конечно.
Не знаю, что еще сказать. Двадцать четыре часа. Пропал, объявлен в розыск.