— Так? — переспросила Мираэль, дунув на непослушную чёлку и дёрнув правым плечом, с которого вот-вот была готова свалиться лямка туники.
— Да, — пробасил пират, а потом отошёл на шаг. — Укол.
Девушка совершила быстрое движение копьём, и с едва заметной задержкой то же самое сделала женщина-нежить. Её ребёнок держался за привязанную к толстой ветви верёвку, поставив ноги на толстый узел на самом конце, и раскачивался, как заморская обезьяна на лиане, иногда касаясь ногами земли.
Я поморщился от внезапно возникшей изжоги и подошёл к мертвячке. В прорехах её одежды должны зиять страшные раны, но их не было заметно.
— Мира, — позвал я племянницу, — заставь её снять одежду.
Усталая девушка, тяжело дыша, воткнула копьё в землю, за что сразу получила полный негодования взгляд пирата. Ещё бы, наконечник противно скрежетнул о камни, которыми была полна эта почва, и о которые можно затупить или обломать наконечник. А потом Мираэль потянулась руками к коленкам, ей было лень вязать новые узелки приказов, ведь проще заставить нежить делать то же, что и её хозяин. Сам так в первые годы обучения делал. Конечно, мертвячка повторила движение племянницы, вот только, когда берсеркерша подцепила подол туники и одним быстрым движением стянула с себя одежду, я вздохнул и провёл ладонью по лицу, а Брой застыл с раскрытым ртом. И не потому, что мертвячка была грубо, но старательно заштопана, а потому что сама Мира осталась в чём мать родила.
— Ми-и-ира-а-а, — протянул я, глядя, как пират облизал губы и сглотнул, словно у него в горле от жажды пересохло.
Глаза его при этом хищно блестели и бегали по тонкой девичьей фигурке, задерживаясь на упругой загорелой попе.
— Что?! — огрызнулась племяшка, стискивая в кулаке некогда белую, а сейчас серую с коричневым ткань туники.
— Не увлекайся, — скорчив страдальческую рожицу, ответил я.
— Не увлекаться? — сверкнула глазами Мираэль.
Сейчас она стала похожа на своего отца в ярости. Густые брови нахмурены, губы плотно сжаты, а голос тихий и полон яда. Это я исходил отборной бранью, когда был зол, брат же в состоянии бешенства наоборот цедил слова сквозь зубы, словно готовый взорваться котёл с плотно придавленной крышкой.
— Я устала копаться в крови и грязи, — продолжала цедить слова Мира. — Пока ты был в беспамятстве, я по указке этого головореза зашивала ходячее мясо. Я наковыряла из земли полную корзину камушков своими руками, все ногти сломала. Если быть некромантом — это жить в яме, жрать дерьмо и запихивать человеческие кишки обратно в дырки в пузе, то я не хочу быть некридой. Меня каждый день выворачивает пустым желудком. Я не могу смотреть даже на копчёное мясо, так как всё время видятся человеческие тела, и мечтаю о молочной каше.