– Да будет угодно вашему холодному Величеству, здесь, рядом со мной, стоит единственный волшебник в этом деле, и единственное искусство, единственный фокус или чары, которые он использовал, была та сладостная сила, которую мы называем любовью. Когда он впервые увидел своего четвероногого брата, запертого в хрустальной келье грота Шнеебули, он снова и снова прижимался носом к ледяной стене в тщетной попытке узнать своего родственника и был очень опечален, обнаружив, что его острый нюх не может добраться до него. Я не могу передать вам, как велика была его радость, когда я уложил Фуффкуджу, застывшего и неподвижного, на мой диван, ибо тогда я еще не знал, какой план зреет в голове Балджера. Но позже все стало достаточно ясно. Любящий пес покидает грудь своего хозяина и несет свое истинное и нежное сердце туда, где лежит Фуффкуджа, приподнимает шкуру, заползает рядом с ним, крепко прижимает свою теплую грудь к ледяному сердцу своего брата и согревая, возвращает его снова к жизни, затем будит меня и рассказывает мне, что он сделал.
Это, мой король, единственное искусство, которое было использовано, чтобы вернуть Фуффкуджу к жизни, и называть его черным – значит клеветать на солнечный свет и называть сладкое дыхание небес мерзким и отвратительным!
Я закончил свою речь и увидел, что Шнеебуль плакала, и несколько ее слез, застывшие на ее щеках, сверкали как крошечные бриллианты, в мягком свете алебастровых ламп, когда холодный воздух дворца Гелидуса превратил их в лед.
И потому, когда король сказал, что мои слова тронули его сердце, и велел мне попросить любой подарок из его рук, я сказал:
– О король-повелитель этих прекрасных ледяных владений, пусть эти слезы, которые сейчас как крошечные драгоценные камни покоятся на щеках прекрасной Шнеебуль, будут собраны в алебастровую шкатулку и отданы мне. Я не желаю другой награды!
– Даже если бы я не любил тебя, маленький барон, – воскликнул король Гелидус с ледяной улыбкой, – твои речи убедили бы меня, но любовь облегчает веру. Ступай, Фростифиз, и прикажи одной из служанок принцессы смахнуть эти крошечные драгоценности с щёк моей дочери и подарить их маленькому барону.
Едва это было сделано, как Фуффкуджа высунул голову из-под шкуры, умоляюще глядя на меня, высунул язык и с тихим чмокающим звуком открывал и закрывал рот. Внезапно до меня дошло, что эти знаки означают, что Фуффкуджа голоден!
А потом, когда я вдруг осознал, что колтыкверпы – исключительно мясоеды, что в их холодных владениях можно есть только мясо, добытое почти как мрамор из огромных природных холодильников, с моих губ сорвался вздох, и я прошептал: