Они встали по обе стороны от него, осторожно и с любопытством к нему прикасаясь. Еще бы! Впервые им довелось увидеть живого писателя! И от этого они были в полном восторге. Арестованный Петринский беспомощно пожимал плечами. У него уже не было сил даже чихнуть.
— Что же поделаешь, товарищ Петринский, — успокоила его Марийка, — народ! Вот он какой… Пеньо и Нено оба знатные чабаны, победители республиканского соревнования, хотя все еще и посматривают в сторону своего, частного!
— Марийка! — повысили голос Близнецы. — Не смей! Не ставь нас в неловкое положение перед товарищем писателем! Еще возьмет да опишет нас в каком-нибудь отрицательном образе.
— Он о чабанах и пастухах не пишет.
— А о чем пишет?
— О луне и звездах.
— Правда, товарищ писатель?
— Правда.
— Что там такое есть-то? Ты там был?
— Мы, писатели, бываем везде… в своем воображении!
Близнецы вдруг посерьезнели. Один из них сделал шаг вперед и открыл дверь, пропуская вперед необыкновенного человека, который пишет о луне и звездах.
— Как объединенные в кооператив земледельцы, мы получаем газету «Земеделско знаме», но таких рассказов еще не читали… Приходи к нам в горы, в овчарни, посмотри, что в мире происходит! А запахнет весной… запоют эти наши соловьи да ягнята заблеют… Вот тогда садись и пиши!
Петринский молчал, вконец обессиленный запахом, исходившим от овчинных тулупов. Во дворе Близнецы еще крепче зажали его между собой, чтобы случаем не оступился и не покалечился.
От чабанов крепко несло не только овцами, но и виноградной ракией.
Над Сырнево, на широких горных полянах, паслись стада. Зимой они спускались в село, а летом до поздней осени колокольчики звенели то в одном, то в другом конце высокогорных пастбищ, под самыми вершинами и облаками. Не слыхать было медных кавалов да покрикивания чабанов, как раньше; не было кизиловых пастушьих посохов. Разве что из транзисторов доносились народные мелодии да монотонный голос диктора, сообщавшего прогноз погоды. А погода здесь отличалась непостоянством: то шли дожди и молнии перечеркивали небо из конца в конец, то раскаты грома проносились над долиной; то вдруг шел град, крупный, как фасоль; а то наступала засуха и растрескавшаяся земля впитывала без остатка воды Сырненки и горных источников. Оголодавшее стадо блеяло тогда среди высохшей травы и пыли, собака лежала в тени и отчаянно оборонялась от мух, которые ошалело лезли в глаза, нос, пытаясь скрыться от зноя. Время от времени она щелкала зубами, зевала, дремала под монотонное и жалобное жужжание мошкары.
В такие дни Близнецы спали в самой густой тени рядом с овчарней, позабыв и про стадо, и про волков. Стадо само паслось и возвращалось вечером обратно, а волков в сырненских горах не видели с военных лет. То ли их перебили, то ли отравили или они сами ушли — никто не знал. Даже забыли, как они выглядят. И когда случалось поехать с детьми в Софию, водили их в зоопарк показать волков. А что уж говорить о медведях — медведей не было и подавно! Рассказывали, правда, о какой-то медведице-стервятнице, которая жила в глубоких ущельях, но никто ее не видел и уж, конечно, не знал, где ее берлога. И на этого зверя тоже ходили смотреть в зоопарк. Ну, а иной живости хватало — кое-где встречались серны, зайцы, лисы; на скалах можно было увидеть и дикого козла, а под ними и заплутавшего перепуганного фазана; иногда над стадом и сонными чабанами реял орел. Но он очень редко решался спуститься и схватить ягненка, как бывало раньше. Другие времена были тогда! Тогда орлы крали не только ягнят, но и овец, которых относили в глубь гор тилилейских, где спокойно их съедали, обеспечивая пропитание и гиенам, да и другим хищникам… Сейчас и орлов не было. Чабаны спали, укрывшись болониевыми куртками, или слушали транзисторы.