— «Охотники» здесь?
— Здесь, — ответили ему.
Через боковую дубовую дверь вошли два человека при галстуках и с засученными рукавами. Положили свои блестящие каски на прилавок рядом с пустыми бутылками и представились капитану. Капитан снова сказал женщине:
— Сядь. Еще раз тебе говорю, сядь!
Она не сдвинулась с места.
— Ты пожалеешь об этом, — продолжал капитан и обратился к «охотникам»: — Приведите его.
Те переглянулись.
— Приведите его, вам говорю!
— У него повреждены, ноги, господин капитан, сломаны.
— А руки есть?
— И рук нет.
— Только это и смогли сделать?
— Пока да.
— Другие вам помогали?
— Они все еще там. Дообрабатывают его.
— Он еще жив?
— Да.
— Тогда принесите его. Принесите на руках.
— Он без сознания.
— Это не имеет значения. Пока шевелится?
— Да, господин капитан.
— Несите!
«Охотники» быстро вышли в соседнее помещение. Капитан начал расхаживать взад и вперед по корчме, равномерно ударяя себя бичом по гамашам. Связанная женщина стояла посреди корчмы молчаливая и недосягаемая. На улице продолжали играть музыканты. Бил барабан. Стонали труба и кларнет. Пиликала скрипка. Свистели бичи над головами игравших. Редело хоро. Тихо угасало и пламя костров. Из оврага устало поднималась темнота. По капитан не чувствовал усталости. Он продолжал расхаживать по корчме, равномерно ударяя бичом по гамашам. Доски под ним скрипели и прогибались. Наконец открылась боковая дверь. Сначала задом вошли «охотники», за ними — два потных полицая в расстегнутых мундирах.
— Осторожно, — сказал им капитан, — не уроните его.
С большим трудом они протащили носилки через дверь и внесли их в корчму. На носилках лежало тело без рук и ног.
— Поставьте носилки к ее ногам! — приказал капитан.
Полицаи изогнулись, огляделись, как удобнее пройти, и поднесли носилки к ногам старой женщины. Капитан неподвижно стоял прямо перед ней. Ему хотелось увидеть, как она будет реагировать. Но она никак не реагировала. Она смотрела перед собой куда-то за открытую дверь.
— Знаешь его? — спросил он. Женщина молчала.
— Разве ты его не знаешь? Это твой сын. Ты его родила!
Она продолжала молчать, глядя через открытую дверь в глубину соседней комнаты, смотрела в самую темноту — туда, где начинались смерть и небытие.
— Твой сын, — продолжал он, — брат Гаврила Генова! Ты, что ли, учила его молчать? А он мог бы остаться в живых, если бы сказал хоть слово. Мог бы остаться в живых. Ты учила его молчать? Почему не отвечаешь? Онемела?
Она не отрывала взгляда от темноты, от того места, где его мучили, где у него отрезали руки и ноги, где спрашивали о его брате и его отряде.