Кепка и Горан пришли к единодушному мнению, что эти двое говорят правду, хотя бы по той простой причине, что им нечего скрывать ни из своей недолгой боевой биографии, ни из своего еще более короткого пребывания в Словакии. И что особенно огорчало допрашивающих: они ничего не узнали о майоре. Оба офицера согласно и независимо друг от друга твердили одно и то же: «Мы познакомились с ним здесь только позавчера, мы не живем вместе, не сидим за одним столом, на прогулку пригласили его только потому, что он подвернулся в то время, когда мы договаривались с кучером, а в коляске было место».
— А почему вы не пригласили четвертого? — насторожился Горан. — Ведь там было четыре места.
— Потому что рядом никого не оказалось, а мы еще ни с кем не успели сойтись.
— Черт их возьми, — отвел душу Горан, — куда их теперь девать?
Он готов был сожалеть, что волок их сюда. Забрать бы оружие, кучеру приказать живее убираться вперед по дороге, а этих трех пижонов отправить назад пешком; можно было и разуть, чтобы пешая прогулка доставила им максимум удовольствия.
— Об этом пусть распорядится главный штаб, — сказал Кепка и закончил допрос.
— Вообще-то ты прав.
Вечером они с напряженным вниманием прислушивались к попискиванию приемника и следили за карандашом радиста после того, как тот снял руку с ключа.
Приказ из штаба гласил: майора доставить на партизанский аэродром, оттуда он будет переправлен в Киев. С обоими младшими офицерами поступить по собственному усмотрению. И был еще один приказ, неожиданный, заставший Кепку врасплох: приказ передислоцироваться на новое, указанное им место и соединиться с отрядом «Рассвет».
Он вышел из землянки, в которой жил вместе с радистом, и загляделся на небо. В прозрачном, чистом воздухе звезды сияли, как гирлянды фонариков. Каждый вечер, прежде чем лечь на жесткие нары, выстланные хвоей и мхом, он смотрел в небо. В звездах он не разбирался, никогда не ощущал ни малейшей потребности помнить их имена, и никогда ему не хотелось (даже в голову не приходило) избрать из их числа с в о ю звезду, как это делают многие, в том числе и его жена Юлия. Для него звезды были только чем-то вроде природной иллюминации в ясные ночи, к которой привык с детства. Когда Юлия впервые, незадолго до их свадьбы, показала ему с в о ю звезду, он удивился, почему она выбрала именно эту, а не какую-нибудь более крупную, яркую. «Это было в июне, — отвечала она, — когда звезды видны лучше всего, это было в день моего рождения. Я поднялась на холм за деревней и сказала себе: сегодня я найду свою звезду, которая будет со мной всю мою жизнь и принесет мне счастье. Там стояла молодая тонкая березка, теперь это уже большое дерево, я взялась за нее левой рукой, несколько раз обежала вокруг нее, упала навзничь в траву, зажмурилась, а потом резко открыла глаза. И первая звезда, которая бросилась мне в глаза, — я выбрала ее, она моя, самая прекрасная для меня, она приносит мне счастье». — «В самом деле?» — спросил он. «Она принесла мне и тебя тоже», — отвечала ему Юлия совершенно естественно и так убежденно, что это и удивило и тронуло его. «Я тебе тоже принесу счастье, вот увидишь, Йожко», — добавила она. «Как эта твоя звезда называется?» — спросил он. «Не знаю, — сказала Юлия, — меня это не интересует, я называю ее м о я з в е з д а. Если б я знала ее название — наверняка это будет какое-нибудь латинское название, — у меня было бы такое чувство, будто я делю ее еще с кем-то». Капитану Йозефу Кепке, в то время начинающему землемеру, только-только получившему диплом и никогда не интересовавшемуся астрономией, не составило большого труда выяснить, что эта звезда Юлии называется Перея и относится к созвездию Миртанос. Но, конечно, он не сказал об этом Юлии, чтобы ей не пришлось д е л и т ь е е с к е м - н и б у д ь. Теперь он смотрел на Перею, на ее дрожащее мерцание с оранжевым отливом, и был убежден, что в эту самую минуту на нее обращены и глаза Юлии и что там, в той далекой точке во Вселенной, встречаются не только их глаза, но и их мысли.