— Слышь, пан, не стой над душой, отойди.
Хозяин отошел и стал у стены, раздумывая, по какой причине он вызвал такое неудовольствие русского офицера, которому хотел услужить лично, как и полагалось хорошему хозяину при посещении его заведения высоким гостем.
Хозяин не знал, что и лейтенант, и старшина Фомин были в ресторане впервые и этикета не знали.
Разомлевшие от еды и тепла люди тут же, прямо на полу, укладывались спать, отведя самые теплые места у изразцовой печки-голландки механикам-водителям самоходок, которым досталось несравненно больше, чем другим. У всех троих были покрасневшие глаза, воспаленные от снежной слепящей белизны, режущего холодного ветра, влетавшего в передние люки — их держали открытыми, потому что, в триплексы глядя, машину четверо суток вести невозможно. Механики дружно захрапели, за ними — все остальные, кому полагалось спать. Сны им не снились. Фомин улегся последним, пока не проверил еще раз машины, посты и радиста в самоходке, державшего рацию в положении «на прием».
— Если что — буди, — приказал старшина Кремневу, укладываясь.
Тот оставался за дневального и через час должен был смениться.
Фомину казалось, что он ни минутки не спал, а только прилег.
— Вставай, старшина! Подъем! — тряс за плечо Кремнев.
— Что? Что передали? — подумал старшина о рации на приеме, считая, что их разыскал чей-то приказ.
Фомин ошибался. Приказа никакого не было, и спал он целых три часа — сибиряк не зря слыл за двужильного. Кремневу жалко было будить кого-нибудь на замену, и Фомина теперь он растолкал только потому, что считал происходящее в его дневальство из ряда вон выходящим, в чем без командира никак нельзя было разобраться.
— Слышь, старшина. Поляки там учудили.
— Какие поляки?
— Прислуга ресторанная. Порку устроили. Такое, понимаешь, дело.
Фомин, ничего не поняв из сказанного, только сообразив, что происходит такое, во что придется вмешиваться и что поставило обычно непробиваемого и невозмутимого сибиряка в затруднительное положение. Старшина поднялся и пошел туда, куда показывал Кремнев. Фомин вспомнил, что это та самая подсобка, где они в самом начале разыскали прислугу. Оттуда пробивался свет и доносилась какая-то возня.
Фомин толкнул дверь, по инерции сделал шаг вперед и оторопел, поскольку увидел такое, что совершенно не рассчитывал увидеть, — при свете десятилинейной лампы пожилой поляк-хозяин и щеголеватый официант в накрахмаленной белой рубахе по очереди били розгами кого-то распластанного на короткой широкой лавке. До крови били.
— Что это у вас? — Старшина, еще не закончив вопроса, понял, что тот, кого бьют, — женщина и ее распяли, растелешили и успели до того искровенить ей спину и ягодицы, что только диву можно было даваться, как бедолага смолчала и даже не крикнула.