Она припала губами к его руке, и старшина почему-то страшно испугался, что, не дай бог, кто-нибудь из своих вернется и увидит его с этой бедолагой вместе. И жалко было искалеченную войной женскую судьбу и беду вот этой, что прилепилась к руке, а всей-то беды и было, что красота и молодость, которую свои защитить не смогли, а чужие растоптали, как топтали все, что лежало на их пути.
Фомин почти вырвал руку, с силой вытащив ее вверх, и горячее дыхание оказалось на уровне его лица. Она поцеловала его, всхлипывая и бормоча. Он почти ничего не понимал, но хотелось успокоить ее.
— Да никакая я тебе не матка боска. Старшина я. Никто тебя не тронет, наши пришли, и все у тебя наладится, и спина заживет. Пора мне. Слышишь?
Он силой развел ее руки, обхватившие его за плечи, и вышел. Двор был наполнен черным дымом ревущих на прогреве моторов боевых машин.
— Залезай! — прокричал ему Кремнев. — Я тебе сиденье генеральское сгоношил!
«Генеральским сиденьем» оказалась подушка, примотанная к левому крылу самоходки. Фомин уселся, положил локоть на ходовую скобу и по достоинству оценил заботу Кремнева. Подушка — не голая броня, от которой пробирает холодом даже через овчину и ватные штаны, и сегодняшний день можно ехать удобнее и уютнее.
— Все у тебя? — высунулся лейтенант.
— Все! — крикнул Фомин, оглядев прилепившийся на машинах свой десантный взвод.
— Тогда держись, чтоб не падали, как синенький скромный платочек! — Танкист прижал ларингофоны к шее рукой и скомандовал своим: — Делай, как я! Вперед!
Наполнив надсадными выхлопами двор, машины вышли на брусчатку Прядильной улицы и загрохотали, держа направление к северо-западным предместьям. Из улиц и переулков выходили еще такие же машины, с такими же бойцами на броне, и колонна все росла и росла, и к выходу из города взвод Фомина не мог разглядеть у колонны ни начала, ни конца. При выходе на шоссе успел обосноваться пост армейских регулировщиков. Им прокричали, помахали руками, и девчонка в валенках и полушубке дала отмашку флажками — давай, мол, путь свободен — и промелькнула, скрылась в снежном крутящемся вихре, поднятом траками машин на полном ходу.
Шоссе вело на Познань.
Наступление больших масс войск с танками, артиллерией, тылами и всеми обеспечивающими, поддерживающими и приданными — вещь сложная и в тонкостях, деталях и всех возможных вариантах штабному учету и расчету не поддающаяся. На графиках и картах операторов все выглядит стройно, но настоящее движение отличается от теоретических выкладок — в одной колонне шли войска двух общевойсковых корпусов, двух танковых, и все это не целиком, а вразнобой, чересполосицей, и связаны они были только общей целью и узкой полоской шоссе, ведущей туда, где на штабных картах значился сегодняшний рубеж продвижения, и никто в колонне не знал и не мог знать, до какого перекрестка выпадет эта его дорога и где уготовано остановиться сегодня для боя или привала, для перегруппировки или ночлега, и как знать, не придется ли лечь нынче на последнюю в солдатской жизни постель под земляным холмиком.