Двое ездовых, отряженных вместе с Никитичем, были людьми совсем разными. Ярыгин был хмурым матерщинником из того сорта людей, что не то чтоб лишнего переработали, а и то, что полагается, умудряются на тяп-ляп сгоношить и после этого требовать себе похвалы и отдыха. Зато Самусь из недавно призванных белорусов был работящ, стеснителен, и хоть был молод по сравнению с Никитичем и Ярыгиным, которым было за пятьдесят, но коней понимал не по возрасту. Несмотря на его стеснительность и невидность, да еще вдобавок и глухоту — из-за того по молодости и попал в ездовые, — Никитич доверял Самусю больше, чем Ярыгину, и советовался с ним. Понимание лошади в глазах Никитича было едва ли не главным из человеческих качеств. «По подкове и казака видать», — любил повторять Рассохин и в случае надобности мог в доказательство этой истины привести уйму примеров и случаев из жизни.
Оля была не из тех, которые садятся рядом помолчать. Примостившись поудобнее, она, зная слабость Никитича, «выкатила» для разговора «пристрелочный» вопрос:
— А чьи лошади лучше? Наши или немецкие?
— Какой же казак своего коня хаять будет? Наши, конечно. Немецкий першерон — он с виду покрупнее, а по дыху капризней наших и к еде разборчивей. Им фураж отдай и не греши, с ковкой не прозевай, а то копыто так расшлепает, что и подкову такую не найдешь, ну а наши, особо башкирские и степные, хоть на вид так из себя, а служат надежнее, особого фуража не требуют, меньше едят и нековаными работать могут — копыто у них ядреное, крепенькое. Да что там, Олюшка, говорить — мы вот на своих немца-то гоним. Вот и соображай, чьи лучше.
— Соображаю, Пров Никитич. Нам бы сейчас Конек-горбунок пригодился! Только бы — вжжик! — и в Лодзь раньше «студера» примчались бы.
Никитич насчет Конька-горбунка оказался другого мнения.
— Нестроевой этот конек, и сказка про него, я думаю, неправильная. Шаг у такого при короткой ноге совсем козий, на манер ишачьего, и при горбе седло не пристроишь, в упряжь не поставишь — мал. Верблюд, хоть горбатый, у нас их до тебя еще, в Сталинграде, много было, так на нем все возить можно, а вот под седло без привычки плох. И на коня любой командир сядет, а на верблюда попробуй посади, я уж про твоего конька горбатого не говорю — смехота одна. А казахи по степям и солончакам только на них и ездят. У каждого народа привычки и сказки свои. Вот я считаю, что это не наша сказка, хотя, слов нет, красивая.
— Скажешь тоже, Никитич. Выходит, если звери в сказке не наши, крокодилы, птица-чудища, единороги всякие, то и сказка не наша?