Но против этого делают некоторые возражения, которые в конце концов представляют чувственно-приятное не только необходимым ингредиентом красоты, но даже считают его уже в себе вполне достаточным для того, чтобы называть его прекрасным. Очень многие уже сам цвет, к примеру зеленый цвет муравы, или только тон (в отличие от шума и звука), к примеру тон виолончели, считают за нечто прекрасное в себе, хотя как то, так и другое имеет в основе только материю представлений, именно только ощущение, и поэтому имеет право только на то, чтобы его называли приятным. Но вместе с этим замечают, что считать ощущения, как краски, так и тоны, прекрасными можно только постольку, поскольку оба они чисты. Это определение касается уже формы, а это есть единственное, что из этих представлений с достоверностью может быть сообщено всем вообще, ибо само качество ощущений во всех субъектах нельзя признавать совершенно одинаковым, и предпочтение одной краски другой или предпочтение одного музыкального инструмента другому едва ли для каждого определяется совершенно одинаково.
Если вместе с Эйлером признают, что цвета – это одновременно следующие друг за другом удары (pulsus) эфира, так же как и тоны потрясенного звуком воздуха, и, а это самое главное, душа воспринимает воздействие от них на оживление органа не только через внешние чувства, но и через рефлексию и правильную игру впечатлений (значит, через форму различных представлений в их соединении), в чем, впрочем, я очень сомневаюсь, то цвет и тон могут быть не только ощущениями, но уже и формальным определением единства их разнообразного. Тогда и сами по себе они могли бы относиться к красоте.
Но чистое в простом способе ощущения означает только то, что их однородность не нарушается и не прерывается никаким посторонним ощущением и относится только к форме, так как при этом можно отрешаться от самого качества этого способа представления (представляет и оно, а если и представляет, то какие краски и тоны). Поэтому все простые цвета, поскольку они чисты, будут считаться прекрасными. Но смешанные цвета этого преимущества не имеют именно потому, что они не просты и не дают никакого масштаба для суждения о том, следует ли их называть чистыми или нечистыми.
Но что касается до красоты, которая придается предмету ради его формы, поскольку она, как думают, может усиливаться в силу чувственно-приятного, – то эта общая ошибка и очень вредная для истинного, основательного и неподкупного вкуса, хотя, конечно, рядом с красотой можно ставить и чувственно-приятное, чтобы посредством представления о предмете, кроме сухого наслаждения, еще и заинтересовать душу, что, таким образом, служит рекомендацией вкуса и его культуры, особенно в том случае, если он еще груб и неразвит. Но это действительно наносит ущерб суждению вкуса, если оно останавливает на себе внимание как на основе суждения о красоте. Дело слишком далеко от того, чтобы это содействовало красоте. Это скорее, как чужеземца, – и только постольку, поскольку оно не портит эту прекрасную форму, если вкус еще слаб и неразвит, – надо принимать с осторожностью.