— За что, Кощихин? — Бабичев пожал ему здоровую руку. — Не думай об этом. Справимся. Выздоровеешь, вернешься!
Неожиданно наклонился и крепко поцеловал ординарца в губы. На глаза Кощихина навернулись слезы; побелевшими губами попытался улыбнуться.
Его осторожно повели к лестнице.
— Товарищ гвардии капитан!.. Там консервы есть, шоколад… И блины Мария напекла… поешьте… Вы ж сегодня ничего не ели…
— Отличный солдат, — с горечью сказал Бабичев. — Собрался послать его в училище или на курсы, все расставаться жалко было: год вместе провоевали. А командир из него получился бы… Вызвать «Берег»! Передать, первому (первый — командир полка): Бабичев, мол, просит дать Кощихину характеристику и бумаги, чтоб после госпиталя учиться направили. Скажи еще: как стемнеет, переправим, пусть машину подадут поближе.
Зазвонил второй аппарат.
— Товарищ гвардии капитан, командующий.
Командующий артиллерией стрелковой дивизии, которую мы поддерживали, просил «стукнуть по казармам».
— Это левее моего сектора, — отказался Бабичев. — Первого надо спросить… Тогда другое дело. Ладно, сейчас устроим. Прошу только связь обеспечить. Ладно, есть.
Прикинул по карте, натянутой на планшет, угол доворота и дальность, рассчитал данные для стрельбы — быстро это получалось у него!
Телефонист стал передавать команды.
— Пошли! Не люблю вслепую стрелять, — сказал Бабичев.
Мы пробирались по улочке, заваленной обломками зданий, перелезали завалы, петляли по ходам сообщения. Впереди двигался Бабичев, но Саркисян, как и вчера, оберегал меня грозным «нэ зэвай!».
Переползли под черно-рыжим скелетом вагона железнодорожное полотно, опять нырнули в траншею и наконец, запыхавшиеся, измазанные, попали в просторный низкий блиндаж с тремя амбразурами. У двух пристроились солдаты со снайперскими винтовками, у третьей амбразуры стоял, облокотившись о выступающую доску, офицер с биноклем.
Бабичева встретили как старого знакомого.
— Привет, — будничным голосом поздоровался он.
Солдаты кивнули в ответ. Один достал из кармана завернутую в газету белоснежную фланелевую салфетку и принялся с ювелирной осторожностью протирать оптику прицела.
— Запотевает? — поинтересовался Бабичев, угощая всех папиросами.
— Ага.
— Сколько сегодня?
— Нисколько, — мрачно отозвался снайпер. — Зарылся фриц выше головы и все копает. Лопаты только и видим над бруствером.
— Скучно воевать стало?..
— И не говорите, — подхватил снайпер, он моложе меня, вряд ли ему девятнадцать.
— Ничего, еще нарадуешься.
— Будь она проклята такая радость, что всю осень была, — в сердцах сказал офицер-наблюдатель.