Урматеку невольно поднял глаза на портрет Григоре. С пышными, тщательно расчесанными бакенбардами и веселой улыбкой на лице смотрел он, нарисованный углем, из угольной темноты на Янку.
Янку почудилось, что надвигается на всех них густая опасная мгла. А Геня Тонку под впечатлением увиденного в больнице рассказывал, будто все, что произошло, было еще у него перед глазами:
— Схватили они меня и повели, чтобы опознал я, значит, господина капитана! А сумасшедший-то веревками связан, воет, слюной брызгает. Про воров кричит, про грабежи, про золото, про подлость. А у господина капитана голова проломлена и кровь хлещет, это его помешанный об стенку треснул. И с мундира блестящие нашивки и медные пуговки сорвал.
Кукоана Мица, закрыв руками лицо, застонала:
— Замолчи, нечестивец, ты все выдумал!
Урматеку пристально смотрел на улыбающегося в раме Григоре, будто спрашивал: «Что же это делается, а?» Ему было не по себе от всего, что произошло, от того, что и сам он, и его семья лишились доброго покровителя, сделавшегося вдруг злым гением. Катушка, во второй раз выслушав эту историю, звучавшую теперь более связно, попривыкла к своему несчастью и несколько успокоилась.
— В больнице говорили, — продолжал Геня, — что господина капитана пропустила тайком к сумасшедшему старуха сиделка. Безумец вроде бы все про кучу золота твердил! А как увидел на капитане нашивки да галуны, набросился на него и завопил, что тот украл его золото. Капитан стал защищаться, да разве сумасшедшего одолеешь, к тому же капитан был сильно выпивши. И откуда у безумцев берется этакая сила?! Пока не прибежали служители, он загнал капитана в угол, изорвал на нем мундир и так треснул головой об стену, что все мозги вышиб! А я ведь господину капитану друг, вот и пришел рассказать жене, я же знаю, где она живет.
Геня Тонку, обессилев, опустился на стул. Урматеку точно окаменел. Кукоана Мица горько и безудержно плакала.
Большие часы в спальне пробили три часа ночи. Со двора донесся звонкий крик петуха и хлопанье крыльев. Кончилась короткая летняя ночь, темнота уже мешалась с утренним светом.
Кукоана Мица первой нашла в себе силы вернуться к горькой действительности. Она будто очнулась после тяжкого сна, вытерла слезы с припухших глаз и, встряхнув Тонку, задремавшего на стуле, тихо проговорила:
— Пойди отдохни, устал ведь! — и как хозяйка, знающая, что делать в любых, даже самых необычных обстоятельствах, распорядилась: — Янку, ты пойди приляг! А я прикажу запрячь лошадей. Поеду посмотрю, что там произошло.
Катушки она словно и не замечала. Когда Журубица поднялась со словами: «И я с вами, тетенька!» — кукоана Мица отрезала: