Елена подняла фартук. Таз был полон лебеды. Сверху стоял стакан с мукой. Зойка под крыльцом прыскала со смеху.
— Выходи, выходи, озорница! Рассказывай.
Отряхивая ситцевый сарафан, Зойка вбежала в сенцы, обхватила мать за колени.
— А мы все, и Васька Кочергин тоже, ходили далеко-далеко. Вверх по речке. Там столько крапивы! Мы ее даже не рвали. Лебеда вкуснее, говорит Васька. Это правда, мама, что лебеда вкуснее?
— Ну а мука?
— А муку тетя Тоня выменяла на свой большой кашемировый платок. Знаешь, такой цветастый? Аж четыре фунта дали за него. Брала у нас безмен, чтобы отвесить. Мам, а Васька Кочергин всю дорогу нес мой мешок, — сообщила она.
— Большая ты у меня. — Елена провела ладонью по белым Зойкиным волосам, оторвала от колен ее худенькие — каждую косточку посчитать можно — ручонки. — Ногти, доченька, стричь надо чаще, — сказала она, — гляди, черно. А ты — девочка. Да хоть бы и парнишка, все одно. Человек ты. А у человека все по-человечески должно быть. Ну, будем щи варить? Мучкой заправим, луковых перьев покрошим, укропчиком посыплем — объедение получится, а не щи.
Она разделила лебеду надвое.
— Это нам, а это тете Тоне. Отнеси-ка. У нее некому ходить по речкам да оврагам. Да позови ее к нам — чай с ежевичным вареньем нить.
— Ну да? — изумилась Зойка.
— А что? — сказала мать. Достала с полки банку. Чтобы не раздумать, ткнула в крышку ножом. — Вот. Зови тетю Тоню. Пусть хлеба возьмет. А щи уж после начнем варить.
Двадцатого августа Елена работала в день и потому пошла в финчасть двадцать первого.
— Я вчера не могла уйти с завода, срочный заказ выполняли, — сказала она, подойдя к окошечку.
— А, это вы! — узнала ее кассирша. — В другой раз старайтесь приходить в свой день.
— Да ведь я не вольна. Как смена выпадет.
— Доверенность кому-нибудь напишите.
— Это можно, — согласилась Елена. — Соседке поручу.
Кассирша провела пальцем по ведомости — раз, другой.
— А вас что-то нету, — сказала она.
— Не может быть, — прошептала Елена.
— Ну-ка, еще разочек проверю…
— Не может быть, — повторила Елена.
— Да, нету.
— Не может быть… — Ошеломленная, Елена, качнувшись, шагнула прочь.
— Не уходите! — крикнула кассирша, высовываясь в окошечко. — Я сейчас уточню!
Елена слышала, как она побежала куда-то, как хлопнула одна дверь, другая. Потом — тишина…
— Не может быть! — все шептала она, не замечая, что шевелит губами. Голову сверлила нелепая мысль о том, что она задерживает очередь, что женщины сейчас станут ругаться и кричать, как ругаются и кричат в очереди за хлебом. Но очередь молчала — настороженно, глухо, страшно.