И действительно, пришел. В школе за узенькими партами и прямо на полу сидели бородатые и среднего возраста мужики, особняком возле печи стояли человек двадцать баб и молодиц. Половинка солнца выглядывала из-за леса и заливала комнату красным отблеском. По улице в туче рыжей пыли тащилось с поля стадо. Слышно было, как щелкает кнутом и клянет лысух и рогуль пастух.
Комендант пригнулся в низких дверях, чтобы не сбить шишак на блестящей каске, стряхнул с мундира пыль и пошел к столу. Следом за ним прибежала Лиза. Бабы искоса посмотрели на нее. «Одна кровь играет в них. Видишь, как выслуживается», — шепнула Микодымиха Параске.
Комендант сел за стол и поманил пальцем волостного старосту. Михаил встал рядом и как-то стеснительно заговорил:
— Граждане и все вобчество, мужчины и бабы, сидим мы при лучине и сами закоптились, как головешки. Керосина нет. И соли, чтоб присолить какое варево, нигде и щепотки не найдешь. Как пахнет мыло, уже бабы забыли.
Видно, Лиза очень точно переводила речь старосты, потому что комендант посмеивался и кивал головой.
— Если же мы сорганизуем кооперацию, соберем паи, выберем лавочника, казначея и всю управу, можно будет то-се привозить из Бобруйска.
— Хоть бы трохи тряпье отмыть да вшей на детях вывести.
— Ботвинью нечем присолить, — заговорили хозяйки.
С последней парты поднялся высокий белявый Прокоп Молокович. Крестьяне переглянулись, зашептали:
— Ишь ты его! И не боится.
— А чего ему бояться? Он же не конокрад какой.
— Пусть нечисть эта нас боится, а мы у себя дома. Вот так!
— Стихните вы! — цыкнула на них Параска.
Прокоп говорил спокойно и рассудительно:
— Што кооперация нам нужна, каждому ясно. Так чтоб попусту не говорить, выберем правление, казначея, продавца. Соберем паи, и пускай едут в Бобруйск. Я думаю, что лучшего казначея, чем Микодым Гошка, нам не найти, а продавцом пускай бы был хоть Тимох Володько. Хлопец он молодой, шустрый. Одним словом, подходит. Ну и Степан Жинко, как грамотнейший, над ними — за старшого. Как вы думаете?
— Думаем так, как и ты! — с другого конца выкрикнул Левон Одинец.
А Лиза, сидя возле усатого немца, все щебечет ему на ухо, все пересказывает, что кто говорит.
Поднялся длинный как жердь Аверков Каленик. Серые волосы свисали аж за воротник магазинного пиджака. С детства он подавал кадило попу и сам собирался пойти в божьи слуги. Когда закрутила всех война да революция, обозлился на весь свет, притаился на отцовском хуторе. По воскресеньям и престольным праздникам пел на клиросе, а иногда, когда не было дьяка, читал «Апостола». А теперь сдурел, что ли? Выскочил, что тот Пилип из конопель, да как ляпнет: