— Не пускайте его, не пускайте! — шептала женщина голосом, в котором слышались и гнев и слезы.
Милош учтиво поклонился и выбежал на улицу.
Он чувствовал, что поездка эта будет для него роковой. Он страшился ее, но не ехать не мог. И, словно боясь самого себя, не хотел ничего предрешать заранее. С необыкновенной поспешностью пошел он домой, уложил чемодан и купил билет. В поезде у него будет предостаточно времени, чтоб привести в порядок свои мысли и чувства. Сейчас не до этого. Там, дома, его ждут несчастные, которым он должен протянуть руку помощи.
Он все делал размеренно и четко, но как-то механически, а когда наконец сел на мягкое сиденье и поезд медленно, откашливаясь, выполз из-под огромного станционного навеса, он закрыл глаза и почувствовал, как по всему его телу от усталости бегут мурашки.
Итак, домой…
Но только он начал думать, как чей-то голос прервал его:
— Пардон, куда едет господин, если не секрет?
Милош открыл глаза. Толстый еврей с массивной золотой цепочкой от часов, пропущенной по обтянувшему его бархатному жилету, насаживал на свою сверкающую лысину шелковую ермолку и, вздыхая как больной, старался поудобнее устроиться на боковом сиденье. Все лицо его расплылось в учтивой улыбке.
— Секрет! — отрезал Милош и снова закрыл глаза.
— Извините, пожалуйста, я так просто спросил…
«Значит, еду домой. Я знал, что когда-нибудь мне придется вернуться. Но не так мне представлялось мое возвращение. Я думал, что вернусь в блеске славы, богатства, могущества, прощу им обиды и всех щедро одарю. От них мне ничего не надо, им же я дам все. И вот что вышло на деле! Бедные! Они сейчас плачут и, по всей вероятности, не надеются, что я приеду. Несчастный мой брат, бедный мой отец! Нет, самого худшего не случится. Они тяжело больны и, когда увидят, что я их по-прежнему люблю, сразу начнут выздоравливать. Только бы застать их живыми! А если самое худшее? Надо держаться. Посмотрю, в каком состоянии остались дети. Устрою, как смогу, их дела, возьму на себя долги, девочек обеспечу, а снохе надо назначить содержание. Большего от меня нельзя требовать. Конечно, чтоб все это осуществить, мне придется вернуться в Берлин, приналечь на работу и жениться на богатой наследнице. В конце концов, это мой долг, не родственный, а чисто человеческий. Первая задача — несмотря ни на что сохранить хладнокровие, не поддаться горю и общей сумятице, какая обычно царит в доме, теряющем кормильцев. Однако не стоит заранее строить планы. Сначала надо во всем разобраться», — говорил себе Милош, но этот трезвый монолог не мог заглушить в нем огромной тоски. Душа его не принимала этих хладнокровных рассуждений. Всем своим существом он чувствовал, что материальная сторона не суть главное, что его гложет тоска, черная тоска по близким, которых он, может быть, больше никогда не увидит. И пока вагоны, ударяясь друг о друга, точно связанные за хвосты звери, которые силятся разорвать путы, визгливо бормотали в ночи мрачную и монотонную песню непрерывного движения, боли и отчаяния, он воскрешал в памяти время, проведенное с братом и отцом, представлял их лица, какими они были много лет тому назад, и слышал в стуке колес их голоса и смех. И в нем росло неодолимое желание увидеть их как можно скорее, утешить, помочь, забыв про все столкновения и семейные неурядицы. Он чувствовал, как в горле у него встает ком и нежность, грустная и мягкая, похожая на давно забытое приятное томление, увлажняет ресницы. Милош провел рукой по глазам, вздохнул и вышел в коридор. Тут он прислонился головой к холодному стеклу и тихо-тихо зарыдал. То ли о брате и отце, то ли из-за чего-то другого, невозвратно потерянного, то ли из-за возвращенной любви? Он и сам не знал. А когда вдруг задрожал от холода, понял, что у него просто сдали нервы.