— Потому они вам и нравятся!
— Они нам нравятся прифранченные, а вы и так хороши, поняла!
— Ну, и невпопад ваш выстрел!
— Ничего, следующий попадет!
— Ружье дрожит!
— И где ты только нашла огниво для своего языка?
— Дядька из Вены привез.
— А зачем же тогда я в Вену ездил?
— Ничего, вижу, вы тоже много чему научились!
— Ай да девочка выросла! — воскликнул Душан, пытаясь обнять ее за плечи.
Но она вырвалась и встала в дверях, уперев руки в бока.
— Вы тоже не вчера родились, как я погляжу!
Посмотрев на нее, Душко заметил, что она все же немного набелилась, и с самым серьезным видом подошел ближе:
— Кроме шуток, Мица, что у тебя на глазу? Постой-ка, я сниму! — И, неожиданно обняв ее, провел рукавом по щеке: — Дай-ка расчищу место для поцелуя! — Но девушка, сразу почувствовав опасность, вся сжалась и со смехом выскочила на террасу.
— Рубите дерево по себе!
Отец согласился не вводить Душана до осени в торговые дела и оставил его на хуторе — пусть насладится природой после столичной жизни. Молодой человек тут же, почти без всякого перехода, вошел во все тонкости хуторской жизни — ведь под каждым городским пиджаком скрывается тоска по широким просторам гор, морей или равнин, по непосредственному соприкосновению с землей, с растениями и животными, да и с людьми, близкими к природе. Каждый день он ездил в город и возвращался назад, не ощущая никакой раздвоенности. Мица вначале была для него лишь частью этого летнего отдыха на хуторе. Деревенские забавы, догонялки, борьба, мгновенные объятия долгое время были окрашены смехом и беспечной болтовней, напоминавшей детство, и были естественным его продолжением. Но однажды они остались вдвоем во всем доме — мать варила в земляной печке под тополями в большом котле гуляш для жнецов, а остальные были в поле: кто крестцы ставил, кто молотил. Долго он гонялся за ней по комнатам, пытаясь отнять початок недозревшей кукурузы.
— Вам нельзя, зубы почернеют, что скажут барышни? — кричала Мица.
Наконец Душан догнал ее, и снова началась возня. Но вдруг они перестали смеяться и услышали свое тяжелое дыхание.
Мице стало жарко и страшно. Собрав все силы, она вырвалась и убежала в угол комнаты, вся растрепанная, задыхаясь и держась за сердце.
— Не трогайте меня, не надо! — едва пробормотала она.
Ее тихий, решительный, странно изменившийся голос заставил его остановиться. И прежде чем он поборол чувство стыда, она посмотрела на него горящими глазами:
— Не приставайте ко мне. Мало вам ваших городских.
— Мица, да ты что, с ума сошла, да не нужны они мне вовсе, клянусь тебе!