Госпожа Боришка вдруг громко захохотала и забилась в истерике.
— Что с тобой? — испугался Паштрович. — Подожди, я хочу тебе все сказать…
— Уйди, убирайся отсюда, уйди с глаз долой! — выкрикивала она как безумная.
— Ну, успокойся же! Это ужасно, я понимаю, но я постараюсь сделать все, что возможно…
Он хотел взять ее за плечи. Она вырвалась.
— Трус, лгун несчастный! Фу! Как не стыдно! И все это ты затеял из-за каких-то жалких ста крон! Не надо мне их теперь, не надо! Достану и без тебя!
— Ну что ты! Эти сто крон ты еще получишь! — И решил: завтра он покажет ей все счета. Пусть тогда плачет.
— Что значит «еще»? Ты что, хочешь сделать так, чтобы мы перестали принимать? Нет, милый мой, не выйдет! — Она презрительно выпятила нижнюю губу и издевательски усмехнулась, глядя на его рубашку, которая вылезла из-под мятого жилета. — Буня! Никогда ты не станешь настоящим господином! Но если ты лучше всего чувствуешь себя на своем хуторе, под своей мужицкой периной, то я создана не для того, чтобы варить тебе сычуг и мыть ноги твоему отцу! Я тебя ввела в свет, изволь теперь приспосабливаться к моим вкусам. Ты, может быть, боишься за меня — так я тебя и раньше могла обманывать! — И она бесстыдно посмотрела прямо ему в глаза. — А деньги зарабатывать — твоя обязанность, а не моя! Буня несчастный! Ты хочешь заставить меня есть печеную тыкву?.. Чего ты стоишь, если даже свою жену не можешь содержать!
Паштрович взял шляпу и, тяжело дыша, стал чистить ее рукавом. Дойдя до двери, он сказал глухо, не оборачиваясь:
— Деньги ты получишь. А остальное уж мое дело. Увидишь сама.
IV
Около семи часов вечера в маленькой гостиной уже собралось обычное общество. Уютная гостиная госпожи Паштрович напоминала спальню. Матовые лампочки, светившие из стеклянных лилий, которые держала в руках бронзовая вакханка, бросали мягкий, усыпляющий свет на хрупкий столик, украшенный эмалевыми миниатюрами в стиле XVIII века. У этого столика, как вокруг волшебного котла, по средам собирались дамы. С деланной улыбкой, которая, как густая вуаль, скрывает истинные мысли и чувства, — одни унаследовали эту улыбку от своих матерей и бабушек, другие переняли у подруг, — они перелистывали книгу соблазнов, куда каждый раз заносили свежие пикантные подробности из интимной жизни общих знакомых.
Этот погруженный в полумрак уголок с мягкой мебелью, обитой розоватым шелком, словно был создан для едва слышного шепотка, прикрытого легкими усмешками клеветы и женских интрижек. Сквозь аромат надушенных кружев не ощущался запах трупов и крови, хотя каждую среду тут четвертовали бесчисленное количество ближних, так что оставалось только исколоть жертвам языки мелкими иголками, словно Иоанну Крестителю.