.
— Ну да! Тебе лучше нас всех известно, как мало у твоего мужа времени на это. Ведь, бедняга, целыми днями крутится в аптеке, заботясь о здоровье своих ближних и о твоем благе! — Круглое лицо Милчики скривилось в язвительной улыбке и стало похоже на полный месяц, каким его рисуют в юмористических журналах.
Княгиня пресекла начавшуюся было перепалку.
— Тсс… Тише вы, индюшки! Главное, чтобы все было хорошо. А что хорошо, то и правильно. Живи, пока живется. Все равно потом черви изгложут.
Вслед за этой трактирной сентенцией вспыхнула дискуссия о том, почему мужчины так любят актрис, можно ли излечиться от ревности и как — и тому подобное. Княгиня придерживалась того мнения, что мужьям надо изменять, ведь грешник всегда легче вывернется, чем тот, на кого напрасно пало подозрение. По крайней мере, знаешь, что придется отвечать, и ведешь себя соответственно.
Молодежь собралась в большой комнате, освещенной одновременно голубоватым светом электричества и желтым светом свечей. За роялем сидела дочь Паштровича, маленькая, вялая, некрасивая, похожая на отца. Все ее движения были тяжелыми, словно вынужденными, и вызывающе неуклюжими. При ходьбе она волочила ноги и размахивала руками. Ни за что на свете не согласилась бы надеть ботинки на высоких каблуках. Говорила в нос, подперев кулаком подбородок и глядя прямо в глаза собеседнику, или поворачивалась к нему чуть ли не спиной и в ответ на каждое его слово передергивала плечами.
Она никогда не носила ни корсета, ни хотя бы корсажа. Неизменная крепдешиновая кофточка скрадывала ее и без того почти незаметную грудь.
В глубине души она страдала оттого, что некрасива, но всячески давала понять, что ничуть не стремится казаться лучше. Это была слабая попытка самозащиты и утешения. Ведь подчас отнюдь не наивные люди охотнее повторят самую злую сплетню о себе, чем потерпят намек на свои действительные недостатки. Музыка трогала ее до слез, но по-настоящему Эржика ее не понимала. Часто, когда она сидела одна у рояля, ее вдруг охватывала тоска и желание исповедаться струнам. Но стоило ей сделать два-три аккорда, как она опускала голову на клавиши и начинала плакать. В такие минуты она жалела о том, что богата (она была уверена, что очень богата), и ей хотелось быть нищей и чтоб ее увез любовник.
Сейчас она сидела за роялем, согнувшись и опустив левую руку. Пальцы правой руки неподвижно лежали на клавишах. Рядом, совсем близко к ней, сидел окружной делопроизводитель без оклада Кезмарский и, похохатывая, что-то рассказывал. Она рассеянно слушала приятный, мягкий голос Кезмарского, в который раз уже излагавшего свои всем известные эпикурейские принципы. Через полуоткрытую дверь столовой Эржика наблюдала, как инженер Халас целует ее матери руки — от кончиков пальцев до плечей, а та смеясь легонько бьет его по щеке.