Паштрович уселся за круглый стол между аптекаршей Шомоди и мадам Тришлер и сразу принялся за коньяк, так как у него очень болела голова. Виски жгло, словно там были открытые раны, к которым каждую секунду кто-то прикасался костлявыми пальцами.
Передергиваясь и втягивая в себя воздух после рюмки крепкого мартеля, он вспомнил о неоплаченном счете от гастронома и о том, что он, кажется, уже пятый раз пьет этот коньяк. Никто ничем его не угощал. Кезмарский взял бутерброд с сардинами, впился в него своими крупными редкими белыми зубами и, улыбнувшись ему, сказал:
— Извините!
Халас сидел на корточках рядом со стулом, с которого только что встала Боришка. Сильно покраснев, он не спеша поднялся, разгладил складки на брюках и взглянул в глаза Паштровичу, желая показать всем, какой он герой.
— Как ваше здоровье, господин доктор?
— Да так… — неопределенно ответил Стипа, наливая себе вторую рюмку коньяку.
Вопрос его задел. Он старался не поднимать глаза на Халаса, потому что тот прочел бы в них неприкрытую ненависть. Он понял, что Халас имел в виду совсем иное, и ощутил в этом унизительном вопросе сочувствие и скрытый намек на свое положение. Осушая очередную рюмку, Паштрович обвел взглядом присутствующих. Все старались надеть на себя маску равнодушия или веселья.
Мадам Тришлер, отвернувшись от него, окликнула Флору, которая сидела в другой комнате:
— Ты закончила те розы на шкатулке? — видно было, что, оборачиваясь, она еще сама не знала, к кому обратиться и что сказать. — Флора замечательно рисует, — добавила она тише, словно сообщив бог знает какую новость.
«Несомненно, — подумал Стипа, — она хочет заполнить мучительную паузу. Я прервал их беседу, испортил им настроение. Я им мешаю. Сижу тут, как белая ворона».
— Господин доктор, вы поедете на съезд Южновенгерского культурного общества? — спросил вдруг Кезмарский и облизнулся.
— Зачем? — Паштрович словно очнулся от дремоты.
— Ну-у… — Рука Кезмарского скользнула по блестящим надушенным волосам. — Как один из борцов за нашу государственную идею в этих непросвещенных краях, вы смогли бы и на этот раз многое сделать для усовершенствования методов проведения нашей культурной миссии. Говоря по чести, наше отечество и наша идея национальной государственности…
— Какая там миссия, какая культура, какое отечество, какая идея, пф-ф, ну скажите на милость, молодой человек?! Слова, слова… — Паштрович откинулся на спинку стула и, обхватив руками свой кругленький животик, склонил голову набок с вызывающим видом человека, который непременно решил затеять спор и резать всем правду-матку в глаза. — А будьте добры, скажите-ка вы мне откровенно, вы любите отечество и народ? А?