Он всегда после обеда пил ликер и ел персики с помощью ножа и вилки; никто не умел так непринужденно развалиться в кожаных английских креслах и, закинув ногу на ногу, показать шелковые носки. Мужчины поносили его, называли проходимцем и утверждали, что в один прекрасный день он вылетит из города, как автомобиль, оставив за собой только вонь да облако пыли; однако все без исключения подражали ему.
Зимой он катался на санках с мадам Тришлер, сейчас он танцевал с Боришкой Паштрович, но весной в лаун-теннис намеревался играть с женой богатого серба Прекайского, которая заявила ему, что ненавидит своего мужа и строгость «православных ханжей».
Девицы окружили Халаса и звали его к роялю, а дамы требовали новых анекдотов, эпиграмм и свежих сплетен. Он шутя отбивался от тех и других, а потом уселся на пол посреди гостиной, скрестил ноги по-турецки и стал рассказывать своим бархатным баритоном. А пока в гостиной раздавался смех и возгласы удивления, в соседней комнате одна из дам, раскачиваясь на стуле и то терзая, то лаская многострадальный рояль, пела, полузакрыв глаза, «народные» песни — какую-то смесь из любовных словацких всхлипов, разудалых цыганских воплей и турецкой страсти.
Часов в восемь, когда кавалеры уже доедали последние бутерброды с маслом, икрой и ветчиной, с успехом и выгодой для хозяев заменявшие ужин, средняя дверь осторожно приоткрылась и в столовой появился доктор Паштрович. Его заметили только тогда, когда он дошел уже до середины комнаты. У него было сосредоточенное лицо и совершенно пьяные глаза. Он был в одном жилете. На взрыв смеха, которым встретили его гости, он даже не обернулся. Он направился прямо к своей жене. Она покраснела и сказала, с трудом сдерживая злость:
— Дорогой Паштрович, почему это вам взбрело в голову являться в таком виде в общество, где есть дамы? Боже мой, от вас любую минуту можно ожидать каких угодно нелепых выходок!
В ответ он взял ее за руку и стал возбужденно что-то ей говорить, в то время как она выталкивала его из комнаты.
— Тсс… Потом, потом… Перестань! Если хочешь выйти к гостям, то оденься и веди себя как следует. — И, напевая, она побежала за его сюртуком и помогла ему одеться.
У него глаза наполнились слезами.
— Нет ничего, дорогая, ничего!
Она обняла его за плечи и при этом больно ущипнула, но не успел он опомниться, как она уже взяла его под руку и, разразившись громким смехом, очевидно предназначенным для гостей, широко распахнула дверь столовой, ввела его и, не переставая смеяться, грациозно поклонилась. Все на минуту замолчали, а потом раздались аплодисменты.