— Ну хорошо. Я вас прощаю. — У нее задрожал подбородок. Она хотела встать. — Вы тоже несчастная женщина. — И слезы хлынули из ее глаз.
— Нет, нет, госпожа, вы не несчастная, вы не можете быть несчастной, вы такая хорошая, такая красивая, и господин только вас любит, а Гина уедет и больше не вернется. Спасибо вам, спасибо. И… простите меня за все. — И она снова стала судорожно сжимать руки Иванки, осыпая их поцелуями.
— Это еще что такое? — раздался за дверью голос доктора.
Стремительно войдя в комнату, он остановился как вкопанный при виде плачущих женщин. Потом схватил Гину за шиворот и вытолкал се из комнаты.
— Да как ты посмела войти к госпоже, мерзавка! Вон из моего дома! — Он столкнул ее с лестницы. — Я тебя с полицией отсюда вышлю! — крикнул он ей вслед. Потом со вздувшимися от ярости жилами на шее обернулся к жене: — А ты? Неужели тебе не стыдно?
— Марко, я…
— Что? Позор! Моя жена, хозяйка моего дома, мать моих детей не должна разговаривать со всякими потаскухами, понятно? И чтоб я больше о ней не слышал ни слова, понятно? А остальное уж мое дело.
— Хорошо. Прости, пожалуйста.
— Распорядись, чтобы мне принесли воды вымыть руки. И пусть подают суп.
Женщина вышла, но по дороге незаметно подняла с пола письмо, достала из столика второе и оба бросила в горящую печь.
1913
Перевод Н. Вагаповой.
Мумице исполнилось девятнадцать лет, когда ей наконец удалось сбросить с себя детскую матросскую курточку и отпустить ниже колен широкую гофрированную юбку.
Сестры долго и отчаянно сопротивлялись этому. Тихо, но взволнованно совещались они за закрытой дверью. И вот теперь Мумица, надув губки, стоит перед ними, словно обвиняемая, она топает ножкой и со слезами на глазах говорит:
— Подруги дразнят меня, а молодые люди смеются мне вслед.
— Какое тебе дело до подруг! — гневно и презрительно обрывают ее сестры. — Ты должна слушать только нас, своих близких, мы одни тебя любим. Люди злоязычны… А теперешние молодые люди такие невоспитанные! Не пристало тебе унижаться до того, чтобы обращать внимание на их дерзкие выходки. Впрочем, ты еще совсем ребенок!
— Какой же я ребенок, ведь мне уже девятнадцать лет! — упрямо протестовала Мумица.
Это привело сестер в такой ужас, как если бы настал конец света.
С тех пор пошли бесконечные споры между тремя сестрами, учительницами высшей женской гимназии, и Мумицей. Случалось и раньше, что они не сходились во мнениях, но тогда дело ограничивалось небольшим волнением.
Сестер огорчало легкомыслие Мумицы. Училась она неохотно, к книгам не обнаруживала ни малейшего интереса. Куда больше ее воображение волновали танцы. Гимназию она все же с грехом пополам окончила, но тут решительно заупрямилась и продолжать ученье наотрез отказалась. Все увещевания сестер были напрасны. Даже пример покойного отца, учителя, вегетарианца и автора трех учебников для сербских православных автономных школ — по географии, арифметике и физике, — одним словом, высокоученого мужа, имя которого произносилось с благоговением и которому-де только смерть помешала занять достойное его учености место — кафедру в Белградском университете, — даже пример отца не производил на Мумицу должного впечатления и не возжигал в ней честолюбивых помыслов. На ежедневные призывы: «Ты, дочь Василия Поповича, должна быть первой ученицей!» — она только пожимала плечами.