– Не сорвет. Мертвым узлом завязан. – Он повернулся к жене, улыбнулся приторно. – А если и сорвет, голубушка, не извольте переживать. Я вам новый непременно куплю.
Комаровская отмахнулась. Она кусала губы, глаза ее горели охотничьим азартом – не женщина, а гончая, взявшая след. Нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, она едва дождалась, когда же муж закончит приводить себя в порядок, и сразу поспешила к опушке леса с ружьем наперевес. Но, не дойдя до первых деревьев всего десятка шагов, вдруг застыла как вкопанная, вскинула винтовку.
– Mais quoi, ma cherie? – обеспокоенно воскликнул Комаровский. В три прыжка он оказался рядом с супругой, еще через мгновение подоспел Сорокин. Ни слова не говоря, Комаровская указала стволом на темное пятно неправильной формы, виднеющееся в просвете между соснами. Оно словно бы парило в воздухе на высоте около двух саженей.
Приглядевшись, Сорокин облегченно выдохнул:
– Это же просто мешок.
И оказался прав. К самой нижней ветви одной из сосен был подвешен большой мешок из выцветшего, поросшего плесенью полотна.
Он держался на насквозь проржавевшей цепи, перехваченный ею у горловины, и был наполнен чем-то массивным, но не слишком тяжелым. На одном боку мешка, поверх плесени, виднелись пятна засохшего птичьего помета, к другому прилипла сосновая ветка, а верхнюю часть, у горловины, сплошняком покрывала пожелтевшая хвоя. Он болтался здесь уже давно.
Подойдя, Комаровский ткнул мешок дулом винтовки. Тот качнулся в сторону, скрежетнув цепью. Что-то сместилось внутри с едва различимым шорохом.
– Охотничьи припасы? – спросил Сорокин. – Подвесили и забыли?
– Может быть, – сказал Архип. – Но лучше не проверять, ваше благородие.
– Слишком большой, – задумчиво сказала Комаров-ская. – Слишком большой для припасов.
– Да уж. Туда, поди, цельный олень влезет, ежели без рогов.
Больше никто к мешку не притронулся. Они пошли дальше, мягко ступая по плотному ковру палой хвои. В кронах над ними пели птицы, и солнце, начавшее клониться к горизонту, нежно гладило янтарную кору сосен. Легкий ветерок скользил меж деревьев, холодил кожу под мокрой одеждой. Комаровский принялся насвистывать, но жена оборвала его. Вскоре после этого, обходя заросший орляком овраг, они наткнулись на еще один мешок.
Этот сохранился гораздо хуже. Дно прогнило, и из внушительной прорехи наружу торчала кость, длинная, коричнево-желтая, тоже облепленная давнишней хвоей.
– Не трогайте его, барин, – попросил жалобно Егорыч, но Комаровский, словно завороженный, медленно протянул ружье и качнул мешок из стороны в сторону. Кость сорвалась, упала в траву. Под сукном что-то сдвинулось с легким деревянным перестуком, и в прореху выглянул череп – человеческий череп, столь же грязно-желтый, с отсутствующей нижней челюстью, с глазницами, забитыми сосновыми иголками.