Сорокин бросил крест обратно, вытер ладони о рубаху, устало вздохнул. Комаровский посмотрел на него растерянно, словно только что очнувшись от тяжелого сна:
– Идем?
– Я иду, – сказал Сорокин, сам удивляясь собственным словам. – Что-то стряслось с моими мужиками по эту сторону двери, и мне нужно выяснить что. Вас не держу, разумеется. Только оставьте платок развеваться над дверью, чтоб путь назад сумел я отыскать.
– Что-то ты стихами заговорил, брат, – сказал Комаровский. – Прямо ямбом. Давай-ка без ямба, а? Мы тебя одного тут не бросим.
– Помилуй, Илья Николаевич, никак невозможно. Подумай о Пелагее Никитичне…
– Еще чего! – воскликнула Комаровская. – Пелагея Никитична сама о себе подумает. И ей кажется, что возвращаться сейчас глупо.
– Почему?
– Потому что лишь глупцы могут испугаться старых костей в замшелом мешке. Никакой угрозы в них я не вижу.
Она, конечно, кривила душой. Ей было страшно, и все вокруг это понимали. Но на споры не оставалось ни сил, ни времени.
– Хорошо, – сказал Сорокин. – Пойдемте. Только давайте постараемся вернуться к двери до темноты.
Ночевать здесь я не рискну.
Они двинулись дальше, уже без разговоров и смеха. Чета Комаровских шла впереди с винтовками наготове, Архип вынул из сумки охотничий нож, и даже Егорыч отыскал себе оружие – внушительных размеров сучковатую палку. Лес становился все гуще, все сильнее наполнялся тенями, все ожесточеннее цеплялся за непрошеных гостей ветками молодых сосенок. Озираясь по сторонам, в течение получаса они успели заметить еще пару мешков на деревьях, но даже подходить к ним не стали. Не стоило тратить время на чепуху, пока имелась цель поважнее.
Впрочем, им бы ни за что не удалось найти селение, если б не девочка. Она собирала ягоды в малиннике и пела протяжную колыбельную о сверчке, петушке и месяце, а увидев Сорокина со товарищи, выползших из зарослей на ее голос, пискнула, бросила лукошко и кинулась бежать. Обычная русоволосая девчушка лет восьми, в сером платьице и лапотках, ничуть не похожая на индианку.
– Наши, – сказал Комаровский. – Русские люди тут. Dieu merci!
Все вздохнули с облегчением, хотя и понимали, что это еще ничего не значит – в мешках на деревьях висели тоже русские люди. Последовав за девочкой, они вскоре вышли к вырубке, откуда хорошо нахоженная тропа и вывела их к жилью.
Здесь была ветряная мельница и бревенчатая церковь, а в остальном деревня выглядела самым обычным образом. Ни рва, ни частокола не имелось вокруг нее, только стоял на околице серый, чуть покосившийся крест. Столь же серые избы выстроились в два ряда, разглядывая друг друга темными окнами. Вокруг домов расползлись огороды, хлева и амбары, а за ними, насколько хватало глаз, тянулись в обе стороны поля, ослепительно-желтые от созревшей, обласканной солнцем пшеницы.