– Приносим свои извинения за причиненные неудобства, – сказал детектив Кастеллано. – Вот вам жетон на автобус.
Детектив Генри выложил на стол золотистый жетон и подождал, чтобы Луна его забрала, после чего полицейские проводили ее из комнаты и из здания и вывели на тротуар перед участком. Луна стояла там как завороженная, глядя на золотой кружок в своей руке. Вечерело, небо подергивалось оранжевым, дневная жара начинала спадать. Она провела с детективами около часа, и за это время смерть Джо стала чем-то иным; она стала его смертью. Теперь не было никакой ошибки, никакого неверного опознания. В его квартире, на полу. Повреждение мозга. Жуткий звук падения Джо. Почему она не поняла? Почему не позвала кого-нибудь?
Зерно сомнения и сожаления, ужаса и тоски, заложенное глубоко внутри ее, как песчинка в устрицу, останется с Луной до конца жизни. Год за годом оно будет покрываться слоями блеска и со временем превратится в нечто прекрасное – в память о Джо, осторожную нежность, с которой Луна будет принимать все последующие жизненные решения. Но в тот момент, вспоминая офис, полный говорящих женщин, и холодные глаза детективов, Луна испытывала только жалость, жалость к пропащей жизни Джо и ее собственной.
Автобусный жетон нагрелся от жара ее ладони. Луна швырнула его на тротуар, и он упал с плоским жестяным звуком. Луна зашагала прочь.
Из угла в угол крест-накрест тянулась желтая полицейская лента. «Не пересекать! Не пересекать! Не пересекать!» Чувство мрачной целеустремленности, растущее во всех нас весь день, – во время полета из Нью-Йорка, встречи с детективами, поездки в такси из центра Майами в Саут-Бич, – вдруг померкло. Никто не шевельнулся, чтобы открыть дверь.
– Просто дерни ее, – прошептала наконец Кэролайн, хотя было неясно, к кому она обращается – ко мне, к Рене или к себе самой. За нами со щелканьем закрылась дверь лифта. Раздался легкий шорох опускающейся кабины, и в ее отсутствие в холле как будто стало еще тише, а воздух сгустился.
Я стояла позади сестер. Полы из бледно-серого мрамора, светящиеся конусы на стенах. Поверх наших голов из серебристой отдушины струился прохладный воздух. Кипящая жара снаружи, синий занавес неба, соленый привкус Атлантики – другой город, другая страна.
Эта дверь в квартиру Джо вызывала в нас чувство стыда. За ней, за желтым перекрестьем с запретительной надписью, находилась квартира, где наш брат прожил два года. Мы никогда раньше не были тут. К Джо приезжала только Нони, но в этот раз она ехать отказалась.
– Ноги моей больше не будет в этом штате, – заявила она, не вставая с постели, как будто ее сына погубили духота и крокодилы.