«Это меня заморозило. Правда. Вы, дети, называли это Паузой. Я не могла выносить все это одна, но вы как-то справились. Вы, все четверо, вместе. Вы справились и простили меня. Спасибо, Рене. Я сама никогда до конца себя не простила, но все равно спасибо».
Нони не умерла ни той ночью, ни следующей, а только двумя неделями позже, уже после того как ее положили в больницу, накачали лекарствами, утыкали трубками и лишили сознания, уже после выпускного Джоны и нашего прилета. Мы остались. Нони умерла, окруженная нами, в незнакомой кровати, в чужом городе.
* * *
А я писала. Успех «Поэмы Любви» дал мне определенную независимость, и я было думала уйти из «Почувствуй климат!», но не ушла и продолжала делать все, что могла, еще двадцать семь лет. Я видела все – и потопы, и вынужденные переселения. Цунами на восточном берегу и нехватку продовольствия в Азии, и все политические бла-бла-бла на эту тему. Я работала и писала. Поэзия провела меня, как провела очень многих, сквозь тяжелые времена, так, как казалось невозможным во времена моей молодости. Тогда поэты считались странными существами, не от мира сего, но во время кризиса произошло нечто, вернувшее нас всех к основам, придавшее смысл неясному будущему и напомнившее о том, что необходимо знать. Так ведь и было всегда, с тех пор, как люди научились рассказывать истории. Мы пели песни, заучивая стихи наизусть. Позже мы научились их записывать – Гильгамеш, Илиада, Рамаяна. Ахматова и Тупак Шакур. В обнаженной искренности поэзии, в ее открытости, в пространстве между строк, повторяемости и отстраненности поэты могли говорить, передавая культуру, время и пол. Фильмы и романы привязаны к своему времени, плюс-минус столетие. Но поэзия? Скажите, разве Кентерберийские рассказы не смешат вас, разве вы не плачете, читая Китса? И, дорогая моя Луна, разве твоя мать не назвала тебя этим именем?
Ты спросила о настоящей Луне. Спросила о моем вдохновении. Все мои вещи, как «Поэма Любви», так и «Последние», «Пруд», «Матери и отцы» и даже «Последний Романтик» выросли из моих родных – брата и сестер. Моей первой и величайшей любви.
Многие годы любовь казалась мне не тем, что обогащает или вдохновляет, но темной дырой, в которую ты падаешь, в процессе падения забывая, что значит жить в собственном свете. Этот урок я получила от Нони и Кэролайн, а также от всех тех беспокойных юных женщин, которые писали мне в «Последнем Романтике». Вот что так разозлило меня в моем последнем разговоре с Джо. «Найди кого-нибудь, кого сможешь полюбить», – сказал он. Это было чем-то средним между жестокой шуткой и сочувствием, подтверждением моей слабости. Тогда я не знала, несмотря на всех своих мужчин, флирт, секс и аналитику, что означает это слово. Но я выучилась. Возможно, это Уилл, или Генри, или Нони, или мои сестры и их дети научили меня. А может, это сделали Джо и Луна.