(выделено нами. —
В.П.)…», — подытожил свои наблюдения О.В. Двуреченский
[519]. Логично было бы предположить, что именно такие топоры на длинном древке, которые стрельцы носили за спиной (поскольку руки были заняты ручницей и фитилем), и наблюдал Дж. Флетчер, оставивший нам свое ставшее классическим описание московского стрельца.
Стоит заметить, правда, что, по мнению О.В. Двуреченского, подобного рода топоры, вероятно, появились в конце XVI в. (и записки Флетчера также относятся ко 2-й половине 80-х гг. XVI в.). Следовательно, с одной стороны, их появление можно увязать с событиями Баториевой (или Московской) войны 1579–1582 гг., когда русские рати сражались с войском Речи Посполитой, и основным видом боевых действий в ходе этой войны были как раз осады и оборона крепостей русского Северо-Запада от попыток королевской армии взять их (и подобные топоры связываются в первую очередь с Северо-Западом[520]).
С другой же стороны, если подобного рода топоры-секиры, которые со временем эволюционировали в бердыши, появляются в 80-х гг. XVI в., то в предшествовавшие десятилетия на вооружении стрельцов могли оказаться «универсальные» топоры II типа. Эти топоры могли применяться и как оружие, и (на наш взгляд, преимущественно) как шанцевый инструмент (а хотя бы и для быстрого возведения засек и иных подобного рода полевых фортификаций — как в случае со сражением при Судьбищах летом 1555 г., когда терпящие поражение русские дети боярские, их послужильцы и стрельцы «осеклись» в перелеске и сумели отбиться от настойчивых атак крымцев[521]). Подобного рода топоры, согласно приводимым О.В. Двуреченским данным, весьма нередки и составляют примерно 24 % от общего числа проанализированных находок (тогда как самые распространенные чисто рабочие топоры IV типа–47,5 %, прочие — в пределах нескольких процентов)[522]. И раз уж зашел разговор о шанцевом инструменте, то, очевидно, учитывая ту роль, которая отводилась стрельцам во время осад, им полагался неплохой набор всякого рода инструментов для земляных и иных фортификационных работ, без которых не проходила ни одна осада. «Овех с огненным стрелянием, — писал неизвестный русский книжник, сообщая о распоряжениях Ивана Грозного перед штурмом Казани, — овех с копии и мечи, овех с секиры, и с мотыки, и с лествицы, и багры, и со многоразличными хитростми градоемными»[523].
Возвращаясь к предположению о первоначальном бытовании у стрельцов «универсальных» топоров II типа, следует сказать, что в пользу этой версии косвенно «играет» и само происхождение стрельцов (о чем мы уже говорили раньше). Появление же секир стало ответом на необходимость усиления оборонительного вооружения стрельцов, и массивный тяжелый топор с полулунным лезвием на длинной рукояти оказался как нельзя более кстати. Смущает, правда, упоминание С. Немоевским темляка на древке стрелецкой секиры, но если толковать термин «темляк» в данном случае как «тесьма, перевязь для надевания орудия через плечо»