Другой старый разведчик, тоже мой знакомый, наблюдал, как Ицхак наставлял агента на конспиративной квартире в Иерусалиме. Дело было в младенческие годы государства. Стажер только начинал понимать, что разведчики отличаются от героев кино. Ицхак не запугивал, но и не злоупотреблял учтивостью. Он был скуп на слова, этот психолог без диплома, наставник-самоучка, знаток человеческой натуры и Ближнего Востока.
Яфа, первая жена Ицхака, болела и умерла молодой. Потом он женился на Рахель, младшей сестре мальчишек, которых знал по Алеппо. Пара много лет счастливо живет в этом самом многоквартирном доме. Один его сын в Тель-Авиве, другой в Нью-Йорке, внук — пианист. Возвращаясь домой той ночью весной 1950 года, он не мог представить своего будущего. Он и не пытался, прошлое его тоже мало занимало: все недолгое плавание он провел в рвотных спазмах, перегнувшись через ограждение.
На рассвете они вошли в порт Хайфы. Матросы перебросили на причал швартовочные тросы, двигатель заглох. Расставшись со спутниками, Ицхак остался на пристани один. Героя никто не приветствовал и даже не встречал, он всего лишь получил от чиновника талон на ночевку в армейском общежитии — больше ему негде было прикорнуть. Но свою первую ночь на родине он провел не сомкнув глаз. Он надеялся, что встретит кого-нибудь из Пальмаха, чтобы поделиться воспоминаниями, но Пальмаха больше не существовало. Он вернулся в тот же город, откуда уехал два года назад в автобусе с беженцами, но теперь это был уже другой город, где в старых домах жили новые люди. Это была та же страна, которую он покинул в разгар военного хаоса, — и совершенно другая, где он еще не бывал. Сам он тоже был и тем же самым, и совсем другим.
В одной из завершающих наших бесед для этой книги 93-летний Ицхак признался, что часто вспоминает мать. Он произнес это удивленным тоном, так, как будто раньше с ним такого не случалось. Ее звали Мазаль. Она умерла при родах, когда ему было семь лет, в старом Алеппо, в том, прежнем мире, каким он был до того, как двадцатый век все разметал и перемешал.
Он не знает, какой она была внешне, и это не дает ему покоя. Иногда ему кажется, что он может к ней прикоснуться, но иллюзия быстро испаряется. Фотографий матери нет. Сосредоточившись, он видит ее силуэт, как если бы смотрел на нее снизу вверх, а свет бил ей в спину. Возможно, это было солнце Алеппо. Возможно, он запомнил ее в тот момент, когда она хотела взять его на руки.
Мать худая и высокая, с маленькой золотой подвеской на груди. Но он не может разглядеть ее лицо, расслышать ее голос. Ицхак гадает, звала ли она его тем же именем, что и все остальные, или как-то по-особенному, ласково, именем, известным только им двоим. Как же звала его мать? Ему необходимо это знать, он силится вспомнить, но где там…