Не стало ни радостнее, ни грустнее, когда я слушал песню, я не понял ничего такого, чего не понимал раньше, но, сидя на полу перед проигрывателем, я все-таки испытывал временное чувство взаимосвязи.
Жизнь всегда баловала меня,
Подумайте сами, как я богат.
Не могу припомнить, чего у меня нет.
В тексте было ощущение прощания и подведения итогов, как будто кто-то сидел в отправляющемся поезде и махал рукой, прощаясь с чем-то, что было приятно, но уже прошло.
Кто-то любит меня там, в небесах,
Иначе бы не одарил так щедро.
Почему именно меня?
Как мало мы понимаем.
Под последней строкой я мог бы смело подписаться. Я привычно прослушал песню много раз, пока не наступил вечер. Рана в руке начала болеть, и, когда я нажимал на нее, сочилась сукровица. Промыл ее снова и сделал повязку. Сварил кастрюлю риса, вылил в него банку черных бобов и съел, сидя на полу спиной к столу. Пересчитал свои деньги. Несколько раз поплакал. Когда закончил плакать, снова начал слушать песню. Без четверти семь оделся в свою лучшую белую рубашку и брюки от костюма, после чего спустился в прачечную.
* * *
Единственным, кто уже пришел, была Петронелла. Она сидела на стуле и обмахивалась газетой. Наверное, ей стоило огромных усилий прийти, потому что она весила примерно на тридцать килограммов больше, чем при нашей первой встрече. На подлокотник кресла вываливались ее круги жира.
Когда я вошел, она с грустным видом повернулась ко мне и сказала:
– Это невозможно.
– Что невозможно?
– Жить. Невозможно жить. Без.
– Нет. Это сложно.
Петронелла покачала головой, и мягкий мешок жира под ее подбородком закачался из стороны в сторону. Она сказала:
– Не сложно. Невозможно. Не получится.
– Должно получиться.
– Почему?
Я тоже задавал себе этот вопрос, не придя ни к какому ответу. Зачем жить? В конце концов, все зависит от того, считаете ли вы альтернативный вариант привлекательным или нет. Может быть, от чего-то еще. Я сказал:
– Если в лесу лежит стрелка. То ты идешь по ней. Просто потому, что она там есть.
– Что ты имеешь в виду?
– Не знаю. Мы здесь.
– Я не хочу быть здесь.
Один за другим к нам присоединились остальные, пока не собрались все. Некоторые выражали чувства того же характера, что и Петронелла, но только Гуннар проявил ту же степень отчаяния. Повязка покрывала его левую руку. Он не поставил под сомнение мое сообщение по телефону и после разговора со мной вышел на кухню на своем рабочем месте, включил плиту на максимум и положил на нее руку. Теперь он находился на больничном на неопределенный срок.
Сусанна, Оке и Эльса были больше похожи на меня. Они как будто хоронили родственника, но, по крайней мере, это были не их собственные похороны. Эта жизнь закончилась, но, в отличие от Петронеллы и Гуннара, они могли принять во внимание, что, возможно, есть еще и другая, хотя сейчас ее было трудно разглядеть.