Бамфер, тем не менее, собирался навестить Ирму в доме садовника и попытать удачи.
Беседа началась в десять утра; чисто выбритый полицейский устроился с карандашом и блокнотом на стуле у кровати. К полудню он уже откинулся на спинку стула и пил чай, благодаря девушку за бесполезные два часа, которые ничего ему толком не дали. По крайней мере, ничего в рабочем плане, хотя получать то и дело грустную улыбку от такой юной и красивой особы было приятно.
– Ну, мисс Леопольд, я пойду, но если вы все же что-то вспомните, дайте мне знать, и я примчусь в два счета. – Бамфер поднялся, с неохотой скрепил резинкой блокнот с пустыми страницами, оседлал своего высокого серого коня и медленно направился на ожидавший его в час дня обед. Констебль пребывал в расстроенных чувствах, с которыми не помог справиться даже любимый сливовый пирог.
В следующую субботу сарафанное радио Маседона поведало о прибытии еще одного посетителя в дом садовника: это была прекрасная, точно с картинки, леди в сиреневых шелках, а привез ее в экипаже, запряженном парой лошадей, иностранный джентльмен с черными усами, который спросил дорогу к Лейк-Вью в лавке Манассы. Все на горе знали, что за героиней «таинственного исчезновения», спасенной с Висячей скалы племянником полковника Фитцхуберта, молодым симпатичным юношей из Англии, ухаживает миссис Катлер. Последний поворот событий в этом деле был настолько пикантен, что в деревне Верхний Маседон только и занимались тем, что сплетничали и строили догадки. Говорили, что племянник выбил себе передние зубы, забираясь на шестидесятифутовый обрыв. Что он безумно влюблен в эту девушку. Что прелестная юная наследница послала в Мельбурн за двумя десятками шифоновых ночных рубашек, и что она лежит в постели с тремя нитками жемчуга на шее.
Вообще-то громадный сафьяновый чемодан наследницы по-прежнему нераспакованным стоял в передней миссис Катлер. «И кто, кроме этой малышки, – с нежностью подумала Мадемуазель, – мог бы выглядеть так красиво, так элегантно в выцветшем японском кимоно?» Сквозь жалюзи в маленькую комнатушку с белеными стенами проникала рябь зеленоватого света из сада. Подсвечивал он и огромную двуспальную кровать с лоскутным одеялом, будто качавшуюся на волнах в прибойной пещере. После бурного приветствия дамы немного поплакали, сомкнув друг друга в объятиях, и отдались молчаливой роскоши объединяющего их горя. Так много хотелось сказать, так мало было сказано. Мрачная тень Висячей скалы давила на их сердца почти ощутимым весом. Мадемуазель первой вернулась к реальности безмятежного летнего дня, к мирному состоянию сада за окном и подняла жалюзи, которые издали обнадеживающий щелчок. Плакучий вяз шелестел от болтовни голубей.