Послышался велосипедный звоночек, и появился Митя. Он спрыгнул с велосипеда, который тут же упал на землю.
– Вы не имеете права… – начал он сорвавшимся голосом.
Мужчина со шрамом продолжал спокойно курить. Я взяла Митю за руку.
– Тише, – сказала я и почувствовала от него неприятный, кислый запах. Осмотрев сына, я заметила на его рубашке следы рвоты. – Где бабушка? Я же просила ее никуда тебя не отпускать.
Мы втроем прижались друг к другу, когда мужчины выносили из дома коробки с конфискатом. Они взяли даже Ирины дневники, в которых она наверняка изливала душу о мальчиках и превратностях девичьей дружбы. Увидев свои дневники у них в руках, Ира напряглась, но ничего не сказала. Когда мужчина в плаще вышел на крыльцо и споткнулся об отошедшую доску, она вместо того, чтобы громко рассмеяться, лишь сильнее сдавила мою ладонь. Потом, когда этот мужчина меня допрашивал, я часто вспоминала о том, как он тогда чуть не упал.
Я пошла с ними добровольно, без протестов и разговоров. Мужчине в плаще даже не пришлось просить меня следовать за ними. Он просто показал мне пальцем на вторую машину. Я поцеловала детей и села в автомобиль.
Митя и Ира не смотрели, как меня увозят. Ира стояла на пороге, глядя на учиненный в доме разгром. Митя сидел на крыльце, положив голову на колени. Я закрыла глаза и открыла их только тогда, когда мы прибыли к большому желтому зданию.
– Какое самое высокое здание Москвы? – спросил меня водитель.
– Она это уже слышала, – произнес мужчина в плаще, открывая мою дверь, – не так ли?
Не говоря ни слова, я вышла из машины, поправила юбку и пошла туда, куда они меня повели.
«Дорогой Анатолий,
Я проснулась от тихого сопения, которое издавала во сне моя дочь. Моя дорогая Ира. Следствие утверждает, что она помогла мне спрятать полученные из-за границы деньги, поэтому теперь Ира находится со мной в одной камере. Она больна. У нее температура. Мне разрешили находиться с ней в камере до тех пор, пока ей не станет лучше. Но я не хочу, чтобы вы волновались, Анатолий. Она выздоровеет. С ней все будет хорошо. Слава богу, что хотя бы Митю не тронули.
Несмотря на то, что я уже много лет вам не писала, я всегда мысленно составляла тексты писем. Я мысленно писала их, когда мылась. Писала, когда у меня была бессонница. Эти письма я составляла где-то в самой глубине души. Но сейчас я больше не в состоянии держать их в себе, и мне надо перенести их на бумагу.
Я поменяла шерстяные носки на ручку и бумагу. Я хочу выплеснуть на бумагу то, что накопилось в моей душе. Так, где же я остановилась?