Он стал преподавать у нас в школе в конце восьмидесятых, когда в стране внезапно повеяло воздухом свободы. Потертый пиджачок, русая бородка, абсолютно немодные очки в дешевой пластмассовой оправе, сквозь которые просматривались невероятно добрые, умные глаза. В качестве учителя мне порекомендовал его священник Александр Мень, дав будущему педагогу высшую из его уст характеристику: «Дело знает!» Звали учителя Андреем Николаевичем, но это в миру. При пострижении он был наречен иным именем. Так в нашей школе появился таинственный монах.
В те годы появление в детском учреждении священника в церковном облачении было чревато идеологическим скандалом с далеко идущими последствиями. Но в такой вызывающей демонстрации не было большой необходимости. Андрей Николаевич (будем называть его мирским именем), подобно своему учителю отцу Александру, никогда не смешивал жанры, не путал церковь со школой, проповедь с амвона с лекцией и уроком. Глубоко религиозный человек, он имел за плечами классическое филологическое образование. В свои тридцать пять лет в совершенстве владел четырьмя современными европейскими языками и тремя древними. В специализированных гуманитарных классах он вел курсы «Великие книги человечества» (Библия, Коран, Трипитака, Веды) и «Русская религиозная философия Серебряного века». Желающие могли изучать с ним факультативно древнегреческий и латинский языки.
Врожденный такт и деликатность позволили начинающему преподавателю найти верный исповедальный тон в обсуждении с подростками сокровенных вопросов бытия. Никакого нажима, ни малейшей попытки навязать собственное православное миросозерцание в школе, где обучаются дети разных национальностей, чьи родители принадлежат к разным конфессиям. Духовность учителя не декларировалась, но сквозила во всем: в манере поведения, ощущалась в какой-то неуловимой магии общения с классом, но прежде всего просвечивала благодаря глубине и одновременной доступности изложения сложнейших мировоззренческих проблем. Словом, в его лице школа приобрела бесценный клад – человека, чей масштаб личности, можно сказать без преувеличения, сопоставим с интеллигентами Серебряного века.
Слух о необычном преподавателе быстро разнесся по школе. Он оказался востребованным не только в специализированных гуманитарных классах, но и в общеобразовательных и даже коррекционных. Почему бы и нет? Ведь в Евангелии Учитель обращался в первую очередь не к высоколобым интеллектуалам, а к самым обычным людям: рыбакам, плотникам, виноградарям. Как известно, фарисеи и книжники, для которых буква была выше Духа, встретили Благую весть в штыки. Руководствуясь данными соображениями, мы пошли на эксперимент, расширив количество классов, в которых преподавались основы мировых религий. Но одно дело нести Слово в мотивированных гуманитарных классах, и совсем другое – обуздать общеобразовательную вольницу. Ах, если бы сбылась мечта Агафьи Тихоновны, и «губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича», что в переводе на педагогическую ситуацию означает: было бы славно, коль скоро в одном преподавателе могли сочетаться высокий интеллект, деликатность и хватка сержанта сверхсрочной службы, позволяющая мгновенно справиться с любым нарушителем дисциплины. Но Андрей Николаевич, при всех его неоспоримых достоинствах, не обладал одним неотъемлемым профессиональным педагогическим качеством: никогда и ни при каких обстоятельствах он не мог ни на кого повысить голос. На уроках, раскрыв рты, его слушали пять-шесть человек на первых партах, остальным в нарастающем шуме с этого пиршества мудрости не доставалось ни крошки.