Стало уже совсем мелко. Срапион тоже шел. Вот он одной рукой ухватился за корни орешника, а другую протянул к Асуру:
— Давай мне ребенка! А сам пригнись. Все уже, конец!..
Асур протянул к нему младенца. Срапион подхватил насквозь промокший сверток, положил его за ствол орешника, чтобы вражья пуля не тронула, и, прячась за камнем, подал руку Асуру, хотел помочь ему, вытянуть из воды…
Рука так и осталась протянутой. Там, где стоял Асур, на воде раскачивался только кровавый круг. Чуть ниже на мгновение показалась голова Асура и тотчас исчезла в водяной толще.
Волна ударила кроваво-пенящимся гребнем о камень и разбилась…
В горах было тепло.
По утрам в росистой траве и на цветах сверкали короткие лучики тысяч маленьких солнц.
Зато вечерами огромное закатное светило раскаленным шаром ложилось на дальней вершине, окрасив цветом алой крови камни и зажатые в них тропинки…
Был весенний звенящий закат. Срапион с наслаждением втянул в себя воздух, пахнущий дымом очагов.
Горы тоже дымились. Лениво-лениво. У Асурова дома лаял пес. Срапион прошел между несколькими домами-пещерами и остановился у того, где жил Асур.
— Эй-эй, нани![28]
В жерле скалы появилась мать Асура. Поморгала, приложила ладонь козырьком ко лбу, чтоб отгородиться от слепящих лучей низкого заходящего солнца, и вскрикнула:
— Срапион!.. Да будет мой отец тебе жертвой, это ты, Срапион? А Асур мой?! Асур мой где?!..
— Вот тебе Асур, нани!..
Мать взяла у него ребенка и, как подрубленное дерево, повалилась на колени. Узкие ее плечики забила дрожь, Срапион отвернулся и обшлагом рукава стер слезы с глаз…
На вершине горы, словно бы оседлав ее, покоился огненно-красный шар солнца.
1965 год — апрель, Москва
1967 год — декабрь, Ереван