Бабушка Шогер отвернулась.
— Ты за меня навидался. И этого хватит.
Дядюшка Мамбре подошел к столу с угощением, выпил полную чарку водки, чтобы собраться с силами. Вода жизни тотчас запылала румянцем на покрытых седой щетиной щеках старика. Глаза засветились давно забытым шалым огоньком.
— Шогер, — сказал он тихо. — Из горячего теста ты выпечена. Смотри, съем.
Бабушка Шогер косо глянула на него и отошла. Мамбре последовал за ней.
— Помнишь, Шогер?
— Что помнишь-то?
— Год нашей свадьбы. Шли мы в Цицернаванк…
— Был Вардавар[40], — всколыхнулась бабушка Шогер. — Ты столкнул меня в воду, я чуть не утонула…
И оба погрузились в воспоминания. Когда это было? Пятьдесят лет назад? А может, больше?..
Река остановилась в ущелье, разлилась морем. Не шумит больше, не буйствует. Только рокот моторок, что бороздят синюю гладь, изредка нарушает тишину.
— Бабушка, не хочешь ли прокатиться по морю?
Это крикнул Мелик.
Бабушка Шогер прикрыла лицо. Мамбре хитро ухмыльнулся:
— Боится моя вспугнутая серна.
Бабушка Шогер сверкнула глазами.
— Выпил бы еще чарку, так я бы тебе уже не серной показалась, а невестой, дурень ты мой старый!
Тень Цицернаванка упала на синее зеркало моря и простерлась к поселку. Кривой крест в воде выпрямился, утолил наконец свою жажду. Две белые чайки мелькнули над водой и с кличем полетели к далям морским.
Над синим зеркалом понуро свесили головы тени скал — черные буйволы в воде. Тень горы Татан со снежной короной тоже в воде. Далека была — приблизилась. И водонапорная башня на плотине смотрится в море. А стоящие на ней Граче и другие люди словно бы кинулись головой вниз.
Бабушка Шогер глянула на воду и не своим голосом закричала:
— Вай, утонут.
Дядюшка Мамбре улыбается.
— Не жена — ума палата.
Телята из поселка, вздернув хвостики-цветки, приближаются к воде, но, увидев свои отражения, изумленно пятятся назад: «Ба…»
На плотине выстроились школьники. У них в руках цветы, и они поют. Председатель поселкового Совета Астг очень серьезная, вся в хлопотах. С двумя юношами она приладила микрофон к столу, покрытому красной тканью. Между делом вдруг спросила меня:
— Не хотел бы выступить от имени гостей нашего поселка?
— Что сказать-то? — пожал я плечами.
— Люди такое сотворили, а тебе сказать нечего? — укоризненно покачала она головой.
— Многое бы я сказал, да лучше не буду.
И в самом деле, лучше ничего не говорить. Я невольно оказался здесь гостем. Пожалуй, даже не гостем. Быть гостем — это еще что-то значит. А я чувствую себя лишним на берегу этого синего моря, среди радостной, бурлящей толпы. Мне хотелось бы сейчас быть под водой, как груша Хачипапа. Я тоскую по старой тропинке. Мне совестно, но это так. Люди ликуют, а я вижу себя мальчишкой с почтовой сумкой за спиной и горюю о прошлом.