— Что, — говорю, — ранен?
— Нет, — отвечает. — Письмо вот пришло из дому…
Он продолжал плакать. Я прочел письмо. В нем было написано о гибели брата, о том, что получили извещение.
И я тогда тоже сказал:
— А вдруг это еще и неправда?..
Но он только больше расстроился…
Ничем мне не удалось утешить бедного. Целый день он ходил как потерянный. Места себе не мог найти, все метался, как раненый зверь… В тот же день бедолага погиб, так и не придя в себя от горя…
И вот сейчас эта курносенькая девушка, с еще детским личиком, тоже пытается успокоить-утешить меня и делает это с таким рвением, с таким состраданием, что я уже стыжусь своих слез…
Ночью я написал письмо нашим. Тоже старался убедить и маму и сестру, что, возможно, это еще и ошибка, недоразумение. Что на фронте такое случается сплошь и рядом… Не утешить старался, а обнадежить. И делал это с уверенностью. Сердце мне подсказывало: «Неправда это! Неправда! Брат жив, жив!..»
А перед глазами стоял тот отчаявшийся, потерянный боец, который погиб, так и не придя в себя от обрушившегося на него горя.
Неужели судьба и мне уготовила такую долю? Но нет! Сердце подсказывает другое, совсем другое.
* * *
Утро. Комиссар госпиталя зашел к нам в землянку.
— Я должен сообщить вам, товарищи, неприятную новость! Фашисты подошли к Сталинграду. У этой нашей крепости на Волге сейчас идут тяжелейшие бои, уже на подступах к городу.
Больше он ничего не сказал. Мы все спустились со своих нар и сгрудились вокруг врытого в землю стола. Там лежала истрепанная карта. Взгляды наши сошлись на синей жилке — на Волге, у самого Сталинграда. Ни у кого рука не поднялась прочертить стрелу к большому кружку, обозначавшему город.
И куда же это он добрался, Гитлер?.. Неужели и Волгу одолеет?
Никто слова не произнес. Казалось, что люди даже и не дышат. Капитан один, в руку раненный, рванул с груди марлевую косынку и сказал в гробовом молчании:
— Рука у меня почти здорова! — Он поднял ее и встряхнул. — Ну конечно же здорова. Я возвращаюсь к себе в часть.
Капитан вышел. Я видел, что из раны у него засочилась кровь — бинт стал красным.
— Вот тут-то, на берегу Волги, мы и сломаем хребет немцу, — сказал стоявший рядом со мной майор. — Дальше нам отступать некуда.
Один из лежачих вдруг запел:
Волга, Волга, мать родная,
Волга — русская река…
Сегодня восемнадцатое июля. Через пять месяцев и десять дней мне исполнится девятнадцать лет. Записи мои изранены.
ПРЕЖНИЙ СТРАХ
Нога у меня еще забинтована, но я уже довольно свободно хожу. Познакомился с одним лейтенантом. Он из особого отдела. Нераненый. Живет и работает в маленьком домике, чуть поодаль от наших землянок. У него там и телефон есть.