Его восхищает шипение, которое бутылка издает, когда он ее открывает, из нее поднимается струйка тумана, обещая несказанное блаженство.
– Я о тебе думал, – шепчет Гейб в горлышко бутылки и поднимает ее к губам, он старается пить медленно, чтобы его не стошнило.
Пока Гейб пьет, он мочится с помощью левой руки. Касс всегда просит не мочиться слишком близко от прицепа, или отходить подальше к деревьям, или пользоваться сортиром, не то тут все пропахнет желтой мочой, если все будут поливать ею участок, но ему наплевать. Все равно в сортире сидит Виктор, а Гейб не может ждать.
Жидкость внутрь, жидкость наружу.
В конце концов, задохнувшись, он прерывает долгий поцелуй с пивом, вытирает губы рубашкой Касса и – упс! – бросает взгляд вниз, на то, куда он мочится.
Это одна из собак.
Он отводит струю в сторону, стряхивает конец и не застегивает молнию, потому что застегивать нечего.
Он смотрит в сторону прицепа, где горят все лампы. На сортир, присевший над глубокой ямой. На автомобиль Виктора, из которого несется в ночь громкий барабанный бой.
И на собаку.
Это одна из двух собак, не Левша, а… Танцовщица. Да, Танцовщица, мертвая, мертвая, совсем мертвая собака.
Гейб осторожно приседает и трогает спутанную шерсть собаки.
– Что с тобой произошло, малышка? – говорит он, гладя собачье бедро.
Ее кишки выпирают из-под кожи одной из задних лап. Гейб раньше видел такое у собак, которые попали под машину.
Но эту собаку словно… затоптали?
Ее грудная клетка тоже раздавлена, и так как не осталось места для легких, сердца и печени, большая их часть выплеснулась из пасти и образовала нечто похожее на один плотный сгусток. Язык вывалился наружу, но еще не распух.
– Какого черта? – говорит Гейб, встает, смотрит в темноту, а не назад, где ты стоишь по другую сторону от грузовика. Если бы он только обернулся, бросил взгляд в окно со стороны пассажирского сиденья, сквозь кабину, то увидел бы, как ты наблюдаешь за ним со стороны водителя.
Ты уставилась на него гневным взглядом, твои руки с пятью пальцами сжаты в кулаки.
Но он не смотрит. И не посмотрит. Всю жизнь он смотрел не туда.
Почему сегодня ночью должно быть иначе?
– Касс, – произносит он, будто пробует выговорить, – думаю, одна из твоих лошадей вырвалась из загона, парень. И ей не нравятся твои собаки.
Он осторожно огибает собаку, идет дальше в темноту.
Другие собаки лежат на два шага дальше.
Медведица мертва, но Левша все еще борется.
– Черт, – говорит Гейб, опускаясь на одно колено.
Левша скулит.
– Черт, черт, черт, – произносит Гейб и ставит бутылку пива в снег, держит ее там секунду, чтобы удостовериться, что можно ее отпустить и она не упадет.