– Ну да, но исключительно в приличные бордели, если так можно выразиться. Просто. Ну, ты менестрель. И женщина. У меня есть одна… один друг. И она, знаешь, буквально сегодня сказала мне, что я никогда не пойму, что такое быть… женщиной и одновременно бродячим менестрелем. Я и подумал, какой же я поэт, если не могу представить себе… И попробовал представить.
– И?
– В общем, проси чего хочешь. В пределах разумного, конечно.
– Какой из меня менестрель? – Торувьель придвинула к себе пирог, и начала расправляться с ним так быстро, что Лютик, который не успел как следует поужинать, с тоской провожал глазами каждый кусок, – так… подмастерье.
– Ну, – честно сказал Лютик, – голос у тебя хороший. Не поставленный, но ничего, сильный голос. Чистый. Играешь ты неплохо, хотя и… школа другая, это сразу видно. Специалисту, я хочу сказать. Музыкальная обработка оригинальная. А поешь старье. То что ты исполняешь, Торувьель, вышло из моды сто лет назад.
– Значит, – Торувьель отодвинула пустую тарелку и деликатно рыгнула, – вот-вот опять войдет в моду.
– Не уверен. Нам, людям, чтобы зацепить нас, нужна провокация. Вызов. Нечто, чего до этого не было. Запретное. Полузапретное. Двусмысленное. За это они готовы платить. Чтобы им бросили правду в лицо, но так, чтобы это была как бы не совсем правда. Чтобы они могли увидеть в этом зеркале какие они гадкие, грязные и страшные, но в то же время могли собой гордиться. Понятно?
– Нет.
– Еще бы, – проворчал Лютик, с отвращением косясь на прижатые изящным ножичком листы «Полувека поэзии». – Еще бы. Ты ж не человек какой-нибудь. Почему ты не уехала?
– Что?
– Ну ведь… прошел такой слух, что… наконец, удалось. Что вот-вот откроются ворота, или даже уже отворены, и…
– Ard Gaeth… да… Откуда ты знаешь?
– Я ведь странствующий бард. Профессиональный собиратель сплетен. За это платят не меньше, чем за исполнение душещипательных баллад, кукол… тьфу, в общем, тоже платят. Так все-таки, почему ты не уехала?
Торувьель провела пальцем по столешнице, где остался влажный след от кружки с подогретым вином.
– Я уезжаю. Мы все уезжаем. Все, кто еще остался. Я просто задержалась. Немного. Жду корабля. Последнего корабля.
– Что-то ты не торопишься. Ты же… так ненавидишь людей, что… я видел, у тебя даже пальцы тряслись, когда…
– Потому что… – она отвернулась, продолжая размазывать пальцем по столу пролитую каплю вина, потом подняла голову и поглядела ему в глаза. Ее глаза были темные и блестящие. Ее племени для того, чтобы добиться такого эффекта не нужна никакая белладонна, подумал он. Обидно. – Потому что… когда мы шли…