– Это не то, о чем ты сейчас подумал. Мы останемся… В остальном, извини, я сама пока что не в курсе… – Она в упор посмотрела Кошкину в лицо темными глазищами. Как в первый раз. Проникая в самую глубь.
Кошкин привлек ее к себе и стал целовать. Потом опустил на траву ставшее вдруг податливым женское тело, – точно так же, как делал это с Машкой. Здесь кругом было пусто, так что некого было стесняться. Однако временами казалось, что кто-то невидимый следит за ними издалека. Это мог быть кто угодно, в том числе Федор Ильич. Хотя с чего бы отцу печалиться о взрослой дочери?
8ℽ8ℽ8
Федор Ильич в данный момент стоял возле кухонной плиты и помешивал щи. В первый же день, как только они прибыли на базу, обязанности повара как-то сами собой оказались возложенными на него. Катенька даже слушать не хотела, чтобы заняться этим делом.
За несколько дней, проведенных здесь, сделано было много и сказано было почти обо всем – о прошлом и настоящем, о дружбе и предательстве, о человеческой бесхребетности, а также о том, что сложилась ситуация, из которой не предвидится выхода – если сидеть сложа руки и ни о чем не думать.
«А может, махнуть рукой? – поймал себя на мысли Федор Ильич. – А те, что остались в городе, пусть катятся ко всем чертям…»
Тяжелые размышления прервал телефон.
– Слушаю, господин генерал, – сказал Шендерович и принялся докладывать о проведенной работе, из чего выходило, что Машина, несмотря на определенные трудности, стоит на боевом дежурстве, но постоянно требует к себе внимания в части энергоснабжения.
– Хорошо, – обрадовался генерал. – Продолжайте в том же духе…
– У меня вопрос, – спохватился Шендерович. – Я имею в виду, как обстоят дела с поиском кода…
– Идут, – сказал генерал и отключился.
Шендеровича ответ генерала не успокоил. Подобные дела могут идти и год, и два, и целую вечность, тогда как время поджимает, и небо при таком раскладе может оказаться в крупную клетку для всех, а для Феди – в первую очередь. Небо… Как в прогулочном дворе городской тюрьмы.
Федор Ильич убрал телефон, метнулся к плите и стал помешивать огромной ложкой едва не убежавшие щи. Затем выключил конфорку и, взяв со стола бинокль, вышел на террасу.
Был яркий солнечный день, и в бинокль можно было различить, как идут дела с ремонтом турбины. А шли они ни шатко ни валко: из-за кустов торчали ноги без обуви, из чего выходило, что двое, возможно, лежат в чем мать родила.
– Ну, Катенька! – воскликнул Шендерович. – Ну, родимая! Ведь ты обещала! Как же так-то?!
Не опуская бинокль, он вынул из кармана телефон и нажал кнопку – ноги за кустом вздрогнули и пришли в движение. Катенька поднялась, вынула из кармана телефон, и Шендерович понял, что она в одежде, и отключил телефон. Убрав его в кожаный чехол, закрепленный на брючном ремне, он вернулся на кухню и вновь стал помешивать щи. Он не видел, как Катенька с Кошкиным с помощью тали подняли над землей турбину, передвинули к середине дамбы и опустили в гнездо, как потом поднялся водяной затвор, и лопасти у турбины побежали под напором воды.