Каждый день во время обеда я спешила в комиссариат, мимо воинственного охранника, в кабинет папа́, где набивала сумку письмами. Вернувшись в библиотеку, я сжигала их. Прошла неделя, я стала увереннее. Вместо пятерки писем я хватала десяток. Оставались еще сотни, и еще больше приходило каждый день. Хотя мне отчаянно хотелось уничтожить их все, я понимала, что это лишь вызовет тщательную проверку.
И конечно, я боялась, что попадусь. Возвращаясь на работу, я оглядывалась. Дома я постоянно дергалась. Перед воскресной мессой, когда я в коридоре повязывала шарф, папа́ остановился рядом, чтобы поправить галстук. Наши взгляды встретились в зеркале.
– Ça va? – мягко спросил он, и я кивнула. – Мне жаль, что я не смог…
– Не смог чего? – напряженно спросила я.
Он отвел глаза.
Когда он ушел, чтобы взять пиджак, маман сказала:
– Ты совершенно не в себе в последние недели. Что происходит?
– Ничего.
– Ты определенно… хитришь. И почему Поль больше не заходит?
– Если мы не выйдем из дома прямо сейчас, то опоздаем.
– Ты, похоже, заболеваешь. – Маман пощупала мой лоб. – Или ты… – Она бросила полный ужаса взгляд на мой живот.
Взволновавшись, я сказала:
– Это не то, что тебе кажется.
– Останься дома. Отдохни.
Когда родители ушли, я написала в своей тетради:
Милый Реми, я была такой эгоистичной и слепой! Я позволила профессору пострадать, но теперь пытаюсь хоть что-то исправить.
Зазвенел дверной звонок, я вышла к двери, предположив, что маман забыла кошелек.
– Мне не следовало приходить, – сказал Поль. – Но дома они могли меня найти.
У него был разбит нос, кровь запеклась в ноздрях.
– Что случилось? – Я жестом предложила ему войти.
Поль не сдвинулся с места:
– Не хочу, чтобы твои родители увидели меня таким.
– Они в церкви. Так что случилось? – снова спросила я, усаживая его.
– Один из этих нацистских выродков тащился по улице, пьяный в стельку. Я схватил его сзади и стал колотить. Мне хотелось, чтобы он пожалел о том, что явился сюда. Он отбивался, но я уж точно сломал ему нос. А может, и несколько ребер. А потом убежал. Я не сожалею о том, что сделал, но ведь неизвестно, кто мог это видеть.
– Здесь тебе ничто не грозит.
Я вытерла ему лицо своим носовым платком, тоскуя по его прикосновениям. Я была рада, что он пришел, хотя мне хотелось вернуться с ним в тот день у Северного вокзала, когда я испытывала к Полю одно-единственное чувство – абсолютную любовь.
– Раньше мне приходилось задерживать людей самое большее за хулиганство. Когда я… Ну, я и подумать не мог, что они так обойдутся с пожилой дамой вроде нее.