И если Ставрос скажет ей, что умирает, она сделает то же самое для него. Она о нем позаботится. Она будет держать его за руку на протяжении всего курса химиотерапии. Она бы его полюбила. Она никогда его не бросит.
Даже если это уничтожит ее.
– Холли, – хрипло произнес он, пытаясь сообразить, что же делать, – тебе нужно кое-что сделать…
Он почувствовал острую боль за правым глазом, такую внезапную и жестокую, что отпрянул от нее.
Прижав одеяло к груди, Холли села и нахмурилась.
– Ставрос?
Боль была почти ослепительной, распространяясь по всей голове и вызывая резкую пульсацию в черепе. Он приложил дрожащую руку ко лбу. Интересно, сколько времени у него есть? Даже его врач не мог точно ответить на этот вопрос.
«Никто не может сказать наверняка, как долго вы проживете, мистер Минос», – серьезно сказал доктор Рамирес. Но когда Ставрос надавил на него, тот признался, что от шести до девяти месяцев.
– Что такое? – воскликнула Холли. – Что случилось?
Медленно встав с кровати, он стоял неподвижно до тех пор, пока туман перед глазами не рассеялся. Потом проковылял через всю спальню, открыл ящик комода и, достав спортивные штаны, натянул их. Он чувствовал себя так, словно ему миллион лет.
Подойдя к окну, он уставился на холодный серый город внизу.
Все эти годы он ненавидел своего отца как бессердечного и жестокого человека. Все эти годы он презирал своего кузена как эгоистичного ублюдка.
То, что только что сделал Ставрос, доказывало, что он был худшим из них всех.
Он умирал и в жалкой попытке сделать свою жизнь значимой, важной для кого-то, кроме акционеров, он предложил этой доверчивой девушке выйти за него замуж. Он лишил ее девственности. Это было уже достаточно плохо.
Но он хотел сделать гораздо больше.
Он хотел разбить ее сердце, сокрушить ее дух и заставить ее страдать вместе с ним. Он цеплялся за нее как утопающий, как грязный трус, он хотел утащить ее за собой.
Большинство женщин, которых он знал, были бы счастливы променять шесть месяцев с умирающим на огромное состояние. Эти женщины охраняли свои души от боли, если у них вообще были души.
Но только не Холли. Он видел это по ее теплому, доверчивому лицу. Он мог бы сломать ее.
– Ставрос, ты меня пугаешь. Ты ведь передумал брать меня замуж, не так ли? Ты боишься сказать мне об этом. Но это не так. Я не стану винить тебя.
– Да, передумал, – резко ответил он, повернувшись к ней лицом.
– Почему?
Ее прекрасное лицо побледнело, но она задала вопрос так, как будто это было именно то, чего она ожидала с самого начала. Как будто она знала, что ее радость и экстаз могли быть только короткими.