В батальоне морской пехоты оставалось триста восемьдесят человек. В траншеях люди стояли далеко друг от друга. Они сражались не только с врагом, но и с голодом, с холодом, с общей усталостью. На Огненной земле не могли разжечь костров, не могли переодеться, не могли согреться, почти не спали. Курили вату из обмундирования и, скурив всю бумагу, не могли написать письмо родным. Моряки просили передать по радио всей стране только одно: «Огненная земля держится!» Им казалось, что даже во время таких крупнейших военных событий за их подвигом следят все. Они не знали, что их страдания пока еще не известны всему народу, и только войска их фронта и жители прибрежных районов Таманского полуострова следят за огнем, горящим на туманных берегах Крыма.
Второй день на командном пункте питались только супом, сваренным из гнилых свекловичных листьев и заправленным кусками свиной кожи, найденными в рыбачьих домах. Кожа-сырец предназначалась для изготовления постолов, примитивной крымской обуви, но пошла в пищу. Последний запас сухарей отдали на передовую.
В ночь под третье декабря Букреев поручил Манжуле и Горбаню точнее разведать болото, лежавшее между озером и морем. Ординарцы ушли, и Букреев до зари просидел в окопах второй роты. По кочковинам ползли лучи прожекторов. Редкие, как их называли — «дежурные», снаряды поднимали столбы грязи, и за ними с хрипом затягивались воронки. У озера слышались фырканье моторов, крики вражеских солдат и, как всегда, поднимались и повисали над водой ракеты. Заметно было, что болото мало привлекает внимание противника, — видимо, оно считалось непроходимым.
Отпустив ординарцев, Букреев не был спокоен. Он прислушивался к редким винтовочным выстрелам, долетавшим из мрака, к разговору Степняка с каким-то краснофлотцем, но думал прежде всего о том, оправдаются ли его предположения, будет ли болото «отдушиной» для вывода десанта к своим.
Заря начиналась по-зимнему. Темнота постепенно бледнела. Вырисовывались высоты, задымленные туманом, бугры брустверов и воронок и люди, лежавшие в нишах возле своего оружия. Кто-то прошел по траншейному зигзагу, послышалось хлюпанье ног, и чей-то негромкий голос сказал: «Павленко, чем будем снедать?» Павленко ничего не ответил, и снова хлюп-хлюп-хлюп, покашливанье и предрассветная, сонная тишина.
У Степняка было какое-то зеленое лицо — и губы зеленые и лоб, и весь он казался похожим на утопленника, а когда-то адмирал называл его красавцем…
По болоту кто-то шел. Медленно, осторожно. Но как ни таился человек, топь хлюпала и выдавала его.