— В школу? Неужели в школу? — спросил он Батракова, задыхаясь.
— Да…
Букреев все понял, ничего не расспрашивал и вышел наружу.
В поселке горели дома. Растрепанные ветром клочья дыма носились, как чудовищные птицы. Ему показалось, что по земле пронеслись тени бомбардировщиков. Вся планета будто пылала и крутилась, и космические вихри разносили огонь и смерть. С ржавым стоном рвались снаряды. Ветер пронизывал. Гудело и ревело обозленное море.
И, несмотря на ветер, на брызги волн, почти достигавших вершимы, Букрееву было душно. Хотелось сбросить куртку, так рвануть пуговицы гимнастерки, чтобы сразу подставить все свое тело ветру и брызгам.
— Вас просит комиссар зайти в капэ, товарищ капитан, — настойчиво проговорил Манжула, вышедший из блокгауза. — Звонил с передовой старший лейтенант Рыбалко, товарищ капитан…
— Ты знаешь, Манжула, мне что-то плохо… Опять…
Манжула поддержал командира, и они спустились вниз.
— Рыбалко просит поддержки, его атаковали, — сказал встретивший их Батраков. — Я звонил в полк. Степанов обещал отдать обратно двадцать пять наших…
— Хорошо…
— Есть счастливая возможность вырвать у них Кондратенко. Что с тобой?
Батраков подскочил к Букрееву, и тот опустился на его руки.
— Опять оно…
Кровь как будто покидала его тело, холодели конечности, легкие хватали каждый грамм кислорода. Бессильная злоба против самого себя, против недуга подняла его, но только на одну секунду, а затем он, стиснув зубы, опустился и лег на спину. Ординарец расстегнул воротник, ослабил снаряжение, вытащил из карманов запалы гранат, письма, газету, где был описан его подвиг и где он всенародно был назван Героем.
Манжула откупорил пузырек с лекарством и приложил кружку к губам Букреева. Он ощутил эфирное масло и еще что-то знакомое, освежающее.
— Откуда это у тебя?
— Она еще тогда принесла.
— Кто она?
— Главстаршина Татьяна Иванова…
Главстаршина Иванова — и только. Сегодня при атаке фашистских пикирующих самолетов убита на крымской земле главстаршина Иванова — и только. Так были убиты капитан третьего ранга Звенягин, сержант Котляров, лейтенант Шумский и сотни других.
Нужно смотреть на все проще. Сжиматься, становиться обычным, вот таким, как Манжула. Никто не должен догадываться о твоих муках. Никто не должен знать, что тебе тоже бывает худо, и даже Степняк не должен был знать. Как горька для него была самая мысль о невозможности вывезти всех раненых!