Батраков еще немного подождал, как бы давая договорить собеседнику. Но Букреев молчал.
— Каждый из нас, коммунистов, пережил этот ясный день, — тихо сказал Батраков. — Пора тебе, кажется, идти, Букреич. Будешь у Гладышева, скажи ему, что я… ничего обидного против него не имею. Это я насчет той горячей записки. Не извиняйся за меня, а просто так, в разговоре.
— Скажу, Николай.
Пришел дежурный с передовой.
— Всего способных двигаться, вместе со штабом, сто семьдесят человек, — сообщил он.
— Патроны остались на прорыв? — спросил Батраков. — Не растранжирили?
— Патронов и гранат для прорыва хватит, товарищ капитан. Тяжелые пулеметы тянуть некому…
— Придется привести в негодность, — сказал Букреев, — но только в последнюю минуту, перед выходом. Я из медсанпункта зайду к Гладышеву, там окончательно решим…
Букреев шел по тропке, угадываемой просто чутьем в ранней декабрьской тьме, точно тушью залившей землю. Над расположением противника поднимались ракеты, но свет их не доходил сюда.
— Я было в ящик сыграл, товарищ капитан, — сказал на ходу Манжула.
— Как же так?
— Шальной пулей угодило, товарищ капитан. Как раз возле самого Рыбалко.
— Что же ты молчал? Перевязаться нужно.
— Перевязали… Ну-ка, сюда, товарищ капитан, — Манжула схватил его за рукав, — а то тут страшенная яма от фугаски… Прямо смех… Как нарочно угадала пуля в мякоть, в руку. Но никак кости не захватила.
— Проверить еще нужно, Манжула.
— Сам чую, что ничего, товарищ капитан. Организм сам проверяет.
— А как твой организм без пищи привыкает, Манжула?
Манжула коротко засмеялся:
— Цыган кобылу без сена приучал — двенадцать дней жила. Кабы на тринадцатый не сдохла — привыкла бы. Прошу извинения за присказку, товарищ капитан. Сельщину вспомнил, там так говорили.
— У меня сосет под ложечкой, Манжула. Ты знаешь, где у человека «ложечка»?
— Знаю, конечно. Воды надо выпить, товарищ капитан. У вас есть в фляжке?
Вода как бы провалилась внутрь холодным комком. От быстрой ходьбы перед глазами кружились черные шары со светлыми ободками. Шум моря напомнил ему Курасова, их переход к Туапсе и Геленджику. Тогда были солянка в железной миске, капуста, покрасневшая от томата, кусочки сала в капусте. «Надо прогонять мысль о еде», — подумал Букреев. Но черные шары закрутились снова. «Дельфины! Дельфинов едят… Где это? Да, в Сочи продавали мясо дельфинов. Курасов тогда стрелял из пистолета по дельфинам».
— Вот мы и на траверсе школы, товарищ капитан.
— Что-то долго тащились.
— Я тут не знаю еще, куда теперь раненых кладут, товарищ капитан. Сейчас пойду спрошу вон тех солдат.