— Давай немного отдышимся, Манжула.
От школы остались только зубья стен. Здесь погибла Таня. Обратилось в ничто ее тело… На мотоботе, в десантную ночь, она рассказала историю своей жизни. Звенягин тогда еще жил и спас их. Потом Звенягин погиб. Таня в палисаднике казачьего двора вплетала в погребальный венок желтые гвоздики…
Солдаты, забравшись в воронку, что-то варили в котелке, скрючившись у огонька. На том месте, где доктор рассматривал искалеченные ноги Тани, разговаривали люди, отделенные от них курчавинами сгоревшего кровельного железа и швеллерных балок.
— Под рождество, как и положено, кололи кабана, брат, — говорил кто-то. — Не какого-нибудь хряка, что шилом не возьмешь, а хлебного кабана — годовика. Сало в ладонь, брат! Выкармливали не лебедой, а кукурузой аль дертью. Кишки одни, бывалоча, через сало еле отдерешь одна от другой. А гусачок — легкие, печенки — во, брат, в обхват! Пирогов бабы напекут с гусачком. Румяные, по бокам пузырики. Кипят, пойми, в смальце. Кинешь пирожок с ладошки на ладошку, крякнешь да как цапнешь зубами, аж зайдутся, брат, зубы от пылкости! А потом поваляешь во рту, остудишь, значит, чуток и глотанешь. Пойдет он в тебя, как живой, — в сале, пойми! Идет, можно сказать, без всякой задержки.
— Вот мастак! — воскликнул кто-то. — Давай, давай!
— Что давать! Давать нечего, — продолжал тот же булькающий влажный говорок. — Ежели к такому делу прибавить колбасы на сковородке, да тоже с салом, не с нутряком, а со спинки аль, того слаще, — от хвостика, хрящевого, во, брат, лихо! А лафитник присудобить, а? Да не один сиротский, а в компании…
— Брось, Никита! — перебил его кто-то в голодном восхищении. — И зубы есть, да нечего есть. Вот жизнь была! Это у вас все так, а?
— Наша Ставропольщина — место ветреное, но сытное, брат. Колхозы развернулись лихо. Вот не знаю, как только теперь после немца… — ответил тот, кого только что назвали Никитой. — Когдась тавричане у нас отары водили. Кошары ставили длинные, на версту. Вот был замашной народ, ожги меня со спины! Право слово, брат. Отсюда тавричане-то приходили к нам, с Крыма. И верно делали, брат. Ну что здесь? Камни, пусторосль, море — зачурай себя от него! Траву вот хлопцы варят, и то какая тут трава? Один жабник. От такого провьянту последний причубок вылезет, брат.
Букреев вышел из-за развалин, спросил, куда сегодня перевезли санбат. Солдаты переглянулись.
— Сказали бы словечко, да волк недалечко, — все еще посмеиваясь, ответил Никита.
— А если толком? — строже спросил Букреев.
Поняв, что перед ними офицер, солдаты поднялись: