Расходились молча. На прощание полковник подал руку Батракову и душевно сказал:
— Видите, как объединили нас общие труды, Николай Васильевич…
— Я все понимаю, товарищ полковник, — смущенно сказал Батраков.
…Букреев после ухода полковника принялся потрошить ящики, сундучок с бумагами, перебирать тряпье на нарах.
— Загнул-то полковник, — сказал Батраков. — «Объединили»…
— Ничего не загнул, Батраков.
— Мне все же как-то было не по себе.
— Естественно. Примирения всегда бывают несколько тягостны.
— Да мы с ним и не ссорились.
— Я не говорю, что ссорились. Так, черная кошка пробежала…
— Степанов что тебе говорил? Шептались вы с ним.
Батраков вынимал из патронного ящика дела о приеме в партию и бросал их в печку. Огонь гудел. Краснели, как кровяные надрезы, прогоревшие колена трубы. В кубрике стало теплей и уютней.
— Ну, что же тебе говорил Степанов обо мне?
— О тебе ничего. Сетовал на самого себя за то, что раньше не понимал вкуса помидоров и чеснока. Говорил: если вырвемся, нажрусь, мол, того и другого.
— Где же он нажрется? Зима, чай!
— Ну, в будущем году.
— Надолго он загадывает, майор! — Батраков раскрыл дело Тани. — От главстаршины Героя Советского Союза Татьяны Ивановой. Да-а… Давно ли писала! И твое поручительство…
— И твое…
— И мое. Не ошибся в ней.
Букрееву ясно припомнилось заседание партийного бюро в подвале на маяке, в холодную ночь двадцатого ноября. Таня пришла прямо из траншей, в ватнике, в мичманке, в сапогах, с автоматом. Тогда шла сильная ночная стрельба, близко падали снаряды, а Таня сидела на кончике скамьи и взволнованно и торжественно обещала в дальнейшем оправдать звание коммуниста. Уходя, запнулась у двери и чуть не упала. Батраков вскочил, хотел ее поддержать, застеснялся и потом сердился, очевидно, сам на себя.
Перелистав дело Тани, Батраков хотел бросить папку в печь. Букреев взял у него папку и спрятал в полевую сумку:
— Отвезу Курасову.
Батраков перечитывал заявления о приеме в партию, и перед его глазами проходили все эти люди, кровью своей доказавшие великую правду того, что писали они на этих клочках бумаги. За тридцать шесть дней было подано сто двадцать заявлений и принято в партию девяносто восемь человек. И все показали образцы мужества и стойкости. Вот радист краснофлотец Смоляр из взвода связи Плескачева. Наткнувшись вместе со своим командиром взвода и начальником штаба на мину, Смоляр не бросил рацию, выплыл, уцепился за проходивший мотобот и достиг берега. А затем работал на своей рации в штабе дивизии и дрался на передовой с оружием в руках. Или краснофлотец Лопатин, пулеметчик, сражавшийся до последнего патрона при отражении немецкой атаки на противотанковый ров в первый день десанта. Он поклялся защитникам противотанкового рва, что со своего места не сойдет. И дрался, пока не подоспела стремительная рота Рыбалко. Или младший лейтенант Антонович, награжденный орденом Ленина. Его называли душой сражения, образцом распорядительности, смелости и стойкости. Антонович отразил со своими орлами девятнадцать танковых и пехотных атак. Взвод его истаял, кончились патроны и гранаты, но Антонович, так же как и Лопатин, не сдвинулся с места до прихода Рыбалко…