И эта улыбка комбата, обращенная к нему, заставила как бы распуститься недовольные морщины на лице Рыбалко. Блеснули его зубы с щербатинкой из-под несбритых усов, и лицо его теперь не было похоже на кинжал. Рыбалко снял фуражку, и Букреев увидел, что волосы Рыбалко, когда-то выстриженные «под бокс», отросли. Раньше жесткий чубчик торчал метелкой, а теперь он спускался на половину лба. Сильная шея и затылок, раньше выстриженные до синевы, теперь тоже «обмохнатели», как выразился бы Манжула. Рука повыше кисти была перевязана. Тело его по-прежнему было сильным, напряженным, и длинные руки тоже были сильными. Беспощадная воля чувствовалась и в посадке головы, и в упрямом взгляде, и во всей его собранности. Букреев характеризовал группу прорыва и смотрел на Рыбалко, пока не называя его фамилии, но Рыбалко уже понимал, что речь идет о нем, что просто моряков приберегали: не распыляли на переправу, на заслоны.
Букреев сделал паузу.
— Кто же будет у вас командовать штурмовой группой прорыва? — спросил Гладышев.
Командир батальона чуть наклонил голову, чтобы поймать из-под тени, отбрасываемой нарами, глаза своего заместителя, и, как будто глазами посоветовавшись с ним, ответил:
— Во главе штурмовой группы пойдет Герой Советского Союза старший лейтенант Рыбалко, товарищ полковник.
Рыбалко не мог сдержать улыбки, сразу осветившей его смуглое бородатое лицо. Гора, давившая его плечи, как бы свалилась, и он почувствовал такое облегчение, что казалось, за его спиной сразу выросли крылья. Мало того, что ему поручали решение основной задачи, — с огромным удовлетворением он услышал ясно и громко произнесенное: «Герой Советского Союза Рыбалко». Ведь даже прочитав в газете о присвоении ему этого звания, он долго не верил своему счастью.
— Прорвете, товарищ старший лейтенант? — спросил полковник, с удовольствием глядя на этого прославленного офицера.
Рыбалко встал, двинул бровью, и словно ласточкино крыло мелькнуло над его лицом.
— Прорву, товарищ полковник!
Рыбалковское «прорву» и самый тон, каким было произнесено это слово, развеселили присутствующих.
— Я ему верю, — шепнул Букрееву Степанов. — Он прорвет, право слово.
Рыбалко, победоносно подморгнув Степняку, умостился на прежнее место и горделиво напыжился, чувствуя, что на нем сосредоточилось общее внимание.
Полковник коротко изложил дальнейшие свои соображения о порядке прорыва, о связи, дозорах, дисциплине движения…
Все оперативные документы, исключая журналы боевых действий, уничтожались, тяжелое оружие, как свое, так и трофейное, приводилось в негодность.