Степь, изрытая глубокими ямами, сморщенная балками, вела их к своим, к жизни.
Рыбалко достиг позиций артиллерийских батарей. Прислуга была беспощадно вырезана матросами. Никто из артиллеристов не мог сообщить штабу о продвижении группы прорыва.
От Рыбалко появились вестовые. Он присылал их после того, как разрывал очередную цепь. Моряки-вестовые появлялись, как маяки на вершинах курганов, докладывали комдиву и снова исчезали в темноте.
Враги не могли представить себе, что весь десант ушел из их рук. Они не могли поверить, чтобы люди, обреченные ими на смерть, могли выскользнуть и уйти куда-то в ночь. Они выслали в степь патрульные автомобили и мотоциклистов. Вспыхивающие фары неслись по дорогам, изредка бесцельно стреляли пулеметы. Патрульных пропускали, если они не мешали, но, когда патрули останавливались на дороге, догадываясь, в чем дело, матросы бросались на них из засад и закалывали кинжалами. Все было подчинено единственной цели — прорваться к своим. Там будет утро, день, встреча с друзьями, там будет жизнь.
На пути попадались ямы. Здесь до войны на большой площади разворачивалось строительство и были вырыты котлованы разной глубины. Люди оступались, попадали в котлованы, залитые сточной водой. Бойцы отфыркивались; иногда приходилось окунаться в воду с головой. Их вытаскивали при помощи протянутых винтовок, связанных поясов. Они выбирались, обжимали полы шинелей, проверяли винтовки и догоняли товарищей.
Перевалили довольно высокую гряду, опускающуюся не то к оврагу, не то к морю, и пошли степным твердым грунтом.
Огненная земля пламенела далеко позади. Противник не переставал ее разрушать. На высотах у моря вспыхивали длинные огни — стреляли туда же батареи Керченской крепости, расположенной южнее Митридата.
Гладышев поторапливал людей с железной настойчивостью. Десантники шли кучно, близко друг к другу, чувствуя и локти товарищей, и спины, и дыхание — тяжелое, свистящее. Больше пятнадцати километров было пройдено по бездорожью. Никто не отставал. Какая-то магнетическая сила сцепила теперь людей и несла вперед. Букреев сбросил ватник, намокший при форсировании болота и густо выпачканный грязью. Он шел в одной гимнастерке, с расстегнутым воротом, чувствуя на шее скользкий ремень автомата. Ноги согрелись, подошвы жгло. Впереди виднелись силуэт Кондратенко, развевающиеся ленточки его бескозырки и покачивание прямых его плеч.
Становилось все темней. Воздух как будто сгущался. Ветер затих.
— Митридат, — прошептал над ухом Букреева Курилов.
Отдаленный свет поднялся, перевалил гору и на мгновение очертил контуры спускающейся к морю горной гряды. Казалось, огромный четырехгорбый верблюд приготовился напиться и застыл у моря, успев только согнуть передние ноги. Свет исчез так же внезапно, как и появился, и венец горы растворился в черном воздухе.