Таня захлопнула книгу:
— Я больше не могу.
Орудия палубных установок стреляли реже. Взрывов не слышалось ни вблизи, ни в отдалении.
— У человека с достаточно сильной волей хватит самообладания, чтобы побороть в себе чувство страха, — сказал доктор, будто в чем-то оправдываясь. — Человек не может не слышать пальбы пушек, прикрепленных почти к его темени, но он должен приучить себя, чтобы шум этих пушек не мешал ему исполнять свое дело, хотя бы оно требовало сильного мозгового напряжения… Я лично с удовольствием любуюсь и прямо-таки искренне завидую нашей Наде.
Надя расчесала гребнем волосы.
— А вы знаете, отбой, — сказала она, — слышите?
— Слышим. — Доктор погладил усики. — Ансамбль песни и пляски объявил небольшой антракт. Удивительно, ни одного раненого, а казалось…
— Подождите, доктор, — попросила Таня, прислушиваясь к шуму в коридоре и громким голосам.
В каюту вошел Курасов. Он был возбужден, глаза блестели, струи воды стекали с его кожаного пальто. Он снял зюйдвестку, стряхнул ее и рассмеялся:
— Тридцать шесть бомб сбросили на дивизион! И ни одной — в цель!
— Поздравляю! — Доктор шутливо отвесил поклон Курасову. — Только мне не по нутру вся ваша статистика. Не попал — и хорошо. Чего вы над ними смеетесь?
— Ну а как же! Сколько селитры зря сгорело!
— А если бы не зря сгорело, пришлось бы по методу Садко путешествовать, — пробрюзжал доктор. — М-м, да, — он прищурился, поманил пальцем Надю. — Мне все же хотелось познакомить вас, Надя, с правилами подъема и спуска раненых в узкие судовые люки.
— Товарищ майор медицинской службы, нам показывали…
— А вот я еще раз проинструктирую. Пойдемте-ка.
Курасов и Таня остались одни.
— Я думал о тебе там, — сказал он. — Я только сейчас понял, что значишь для меня ты…
Шла крупная, так называемая спорная волна. Ветер дул теперь в лоб, как бы стараясь развернуть в обратную сторону курчавины барашков. Рассвет прояснил гористые берега, открыл море по всему горизонту, но окраска всего окружающего была по осеннему серая и хмурая.
После боя с немецкими бомбардировщиками корабли шли снова в кильватерном строю. Букреев, не покидавший мостика с начала перехода, удовлетворенно пересчитал суда. Их по-прежнему было двенадцать. Караван не потерял ни одного корабля, ни одного человека. Никто даже не был ранен. Букреев смотрел на Звенягина с чувством товарищеского одобрения.
Звенягин засунул руки в карманы кожаного пальто. На нем были фуражка, надвинутая на лоб, высокие сапоги на толстой подошве. Его перчатки-краги лежали на ящике с сигнальными флагами.