Вынужденное затворничество Ева скрашивала сладким, особенно ликовала она от безнаказанного и беспорядочного поглощения разных тортов, что причислялись ее матушкой к недостойной пище — кроме двух наименований, которых вечно не было в продаже. Все остальное — несвежо и гнусно! Но в доме Валеры Михалыча обреталась кондитерская, и там Ева бесчинствовала, покупая даже ненавидимые родительницей изделия «Полет» и «Ленинградский», а также пирожное «картошка», что изготавливалось, по ее мнению, из нефти и крахмала. А Ева ими наслаждалась, и постепенно ее дар недалекого предвидения претерпел метаморфозу и стал уверенностью в том, что ничего нового не произойдет, пока не выбросишь старую коробку из-под съеденного яства.
Родители Евы интереса к ее скоропостижному браку не проявили. Она им и толком не объяснила, куда ушла жить. Маменька со вздохом поняла — птенчик вылетел из гнезда. А куда он залетел — с этим уже ничего не поделаешь. Папа оказался более смелым и пришел повидаться с Валерием Михалычем. Увидел, что вреда от него не будет, и с легким вздохом о том, что старый конь борозды не испортит, он отправился к своей давней визави, женщине понимающей и ненастырной, которую никто в благородном семействе не рискнул бы назвать любовницей. Такое обыденное слово… все равно что Марию Магдалину назвать работницей сферы услуг.
И вот тут родители роковым образом ошиблись. Надо было устроить скандал, выкорчевывать ребенка из лап старого греховодника — и тогда бы сила естественного сопротивления оставила Еву в той тихой гавани. Валерий Михалыч, как ни крути, был лучшей находкой. Чтобы остаться с ним, нужна была самая малость — неприятие родни. Но родня не стала с ним бороться — и Ева растерялась. Она собралась уйти от Валерия Михалыча аккурат в то время, когда он ее рассекретил для своего круга. И в этом была противоречивая обида — она выросла и поняла, что была унижена тщательной конспирацией. А меж тем состояла в законном браке!
И родила дочь. Потом, вспоминая тот удивительный опыт, Ева не уставала блаженно благодарить божественный осколок удачи, до сих пор трепещущий в ее руках. Брак стал ее фундаментом, незыблемым и бесценным, чего она и предположить не могла, увязавшись из метафизического упрямства за добропорядочным гражданином. Валерий Михалыч дочери удивился не меньше, чем матушка когда-то удивилась Еве, этой крошечной завязи в ее утробе. Муж полагал, что уже вышел в тираж и с деторождением его естество распростилось. Но Ева его заблуждение опровергла. Конечно, ему не пришло в голову подозревать молодую жену в измене. К чему эти драмы? Ведь Ева жила в добровольном заточении и выходила только в магазин или в гости к подругам, где с наслаждением расписывала прелести своего тайного брака — большей частью придуманные. Так на свет появилась Ритта. И стремительно поменяла роли в пестрой и нестройной фильме, под которую вечно камуфлируется реальность для юных и строптивых. На первый план неожиданно вышла пугливая бабушка. Она внезапно перестала подозревать во всякой пылинке чуму и холеру и местами демонстрировала вполне здравый взгляд на происходящее. Незаметно она вклинилась в уединенный дом Валерия Михалыча, наводнила его суетой и эзотерическими журналами… а ее дочь под шумок улизнула. Не насовсем, разумеется, — просто дышать воздухом свободы, которую жадно полюбила, родив ребенка. Столько хлопот свалилось — а главное, страхов, тех самых страхов мамкиных, над которыми Ева привыкла смеяться или отмахиваться, стыдясь перед подругами дремучей родительницы. Теперь-то все прояснилось — и Ева поняла, что значит прикрывать собой нежнейший комочек от медицинских ужасов мира. Нет, вынести это положительно не хватало никаких сил! И Ева постыдно сбегала от Риттули, когда термометр зашкаливал и храбрая бабушка-шаман — иначе не скажешь — начинала обтирать рыдающего младенца водкой и выкладывала на подоконник к открытому окну.