Делать в городке было абсолютно нечего – мы с мамой много гуляли, потом это себя как-то исчерпало. Я пересилил свой страх, постучался к страшным соседям и попросил у них большую шахматную доску, которую заприметил ранее. У меня был привезённый из Москвы сборник партий Алё-хина, составленный Котовым. Я вынес тумбочку на балкон, поставил на неё шахматы и принялся изучать партии.
За этим занятием меня застали прогуливавшиеся мимо домика женщина с сыном, оказавшиеся шахматистами – она была мастером спорта, а сын – второразрядником. Через минуту я очутился у них в гостях: мы сели за стол и стали рубиться в блиц с настоящими часами. Я играл примерно в одну силу с семилетним сыном женщины, но за счёт опыта – мне было 17 – раз за разом умудрялся выигрывать. Я завис там на целую неделю, отвлекаясь только на еду, а временами и голодным, – мы настолько погрузились в игру, что всё остальное стало несущественным.
Мы решали задачи, разбирали дебюты; я травил какие-то мутные шахматные анекдоты, которые то ли где-то слышал, то ли выдумывал на ходу, вроде того, как Петросян, играя с Фишером, шлёпнул его по рукам за то, что нервный Фишер всё время смахивал с края доски несуществующие пылинки; или как Шлехтер во время турнира был укушен в щёку здоровенной пчелой, разъярившись, изменил своему осторожному позиционному стилю и разгромил соперников под ноль. Всё это принималось за чистую монету – у меня появилась репутация человека чудовищных, энциклопедических знаний.
Время шло незаметно. Я полностью ощутил на себе эффект специфической эмигрантской шизофрении, когда люди прячутся от малопонятной, а потому травматичной реальности в какой-то капсулированный мирок, и живут там уютно и безопасно. Я даже не помню, где все эти дни была и чем занималась моя мама – кажется, в течение той недели её просто не существовало. Не было больше никакой Германии, всего этого нарочитого гостеприимства, никаких бараков, переездов, чиновников социальной службы, чужого языка и прочая. Только шахматные ходы.
Был даже такой разговор, прямо во время схватки:
– Что вы будете делать в Германии?
– То же, что и сейчас. Шах!
– А муж у вас есть?
– Какой ещё муж? Это не имеет отношения к шахматам.
– А немецкий вы уже изучали?
– Мне не нужен никакой немецкий. Шах!
– Почему это?
– А зачем немецкий для шахмат?
– Но есть же другие вещи помимо шахмат.
– Мне вполне достаточно шахмат. Всё, что не имеет отношения к шахматам, по-моему, какая-то глупость.
Последний день этого марафона я запомнил надолго. Я оказался напротив мастера спорта: она взяла чёрные фигуры и поставила себе на часах 5 минут, а мне 15. Чёрные избрали Каро-Канн: видимо, мастер-спорта хотела показать своему сыну, почему он продул с этой довольно крепкой защитой в предыдущей партии. Как говорят в книжках, «шла неторопливая, вязкая игра»: я боялся соперника и делал скромные, но разумные ходы, стараясь ничего не испортить. Почему-то моя позиция всё время становилась немножко лучше, и в конце концов непонятным для себя образом я стал доминировать по всей доске. В центре у меня стоял мощнейший конь. На королевском фланге у чёрных была белопольная дыра, образовавшаяся после некрасивых пешечных ходов. Я не знал, как быть дальше, и пожертвовал коня за две пешки, скорее, для того, чтобы произвести впечатление, но мастер спорта неожиданно признала поражение, заметив, что её позиция выглядит совсем безнадёжно. Видимо, за неделю она доигралась с нами до лёгкого помешательства.